Евгений онегин слова с другим ударением

ИЗ КОММЕНТАРИЯ К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ»

«Там Озеров невольны дани. »

Современные справочные пособия указывают ударение в фамилии знаменитого некогда драматурга на первом слоге. В прошлом веке в биобиблиографических пособиях не было принято обозначать ударения. Как произносили эту фамилию современники Пушкина и сам поэт?

«Ударение в русских фамилиях определяется двумя факторами: 1) нормами ударения в тех словах, от которых образованы фамилии, и 3) законом

аналогии. Однако оба этих фактора имеют ограниченное действие из-за того, что фамилии — слова индивидуальные, а произношение их зависит, кроме всего прочего, и от желания самих людей».1

В соответствии с первым фактором, ударение в фамилии Озеров должно стоять на начальном слоге. Как действовали второй фактор и ограничивающие его влияние обстоятельства, сейчас сказать трудно.

В пушкинском стихе из строфы XVIII главы первой «Евгения Онегина» (VI, 12) в соответствии с нормами просодии ударение может стоять как на первом, так и на третьем слоге слова Озеров. Обе ритмические формы четырехстопного ямба, возникающие при этом, достаточно распространены в романе (их частоты равны 9.7% при ударении на первом слоге и 6.6% при ударении на третьем).2

Однако кроме «Евгения Онегина» фамилия Озеров еще дважды встречается в стихах Пушкина — в «Городке» (1815) и в послании «К Жуковскому» (1816); частота в них, а следовательно, и вероятность ритмических форм, возникающих в зависимости от колебания ударения, весьма различны.

Стихотворное послание «К Жуковскому» написано александрийским стихом, и нужное нам слово читается в следующем контексте: «К вам Озерова дух взывает: други! месть. » (I, 197). Здесь, как и в «Евгении Онегине», согласно нормам просодии ударение может находиться как на первом, так и на третьем слоге фамилии Озеров. Однако при ударении на начальном слоге возникает 3-я ритмическая форма шестистопного ямба, частота которой в поэзии Пушкина 1816—1819 гг. равна 10.5%. При ударении на третьем слоге возникает 2-я ритмическая форма, частота которой ничтожна — 0.8%.3 С большой долей уверенности можно считать, что Пушкин предполагал здесь произношение О́зеров.

Отвлеченно говоря, в «Городке» ударение тоже может стоять как на начальном, так и на конечном слоге фамилии: «Здесь Озеров с Расином» (I, 98). Однако в стихах Пушкина 1815 г. нет ни одного случая, когда бы в трехстопном ямбе отсутствовало ударение на первой стопе, т. е. на втором слоге.4 Не остается сомнения, что поэт рассчитывал на чтение О́зеров.

Исходя из этого, можно утверждать, что и в «Евгении Онегине» данная фамилия для Пушкина звучала так же.

Сто лет спустя О. Мандельштам написал стихотворение, где непременно следует читать Озеро́в:

Что делать вам в театре полуслова
И полумаск, герои и цари?
И для меня явленье Озеро́ва —
Последний луч трагической зари.5

Исключительно бережное отношение поэта к слову не позволяет предположить здесь licentia poëtica . Мандельштам учился в одном из лучших

заведений предреволюционных лет — Тенишевском училище, где русскую словесность преподавал образованный филолог и поэт, — в частности, знаток русской литературы рубежа XVIII—XIX вв. — Вл. Вас. Гиппиус. Мандельштам был родственником выдающегося историка литературы С. А. Венгерова, вращался в петербургской литературной и театральной среде и скорее всего зафиксировал устную традицию произношения фамилии В. А. Озерова, восходящую к началу XIX в. Ее можно объяснить аналогией с фамилией Новико́в и т. п.

Очевидно, в разговорной речи бытовали два варианта произношения фамилии В. А. Озерова, подобно Ива́нову и Ивано́ву, Но́викову и Новико́ву, Да́шковой и Дашко́вой, Ко́рсаковой и Корсако́вой. В своем письме от 5 апреля 1823 г. Пушкин, обращаясь с вопросом к Вяземскому, ставит следующее ударение в фамилии дамы, чтобы избежать qui pro quo: «Важный вопрос и, сделай милость, отвечай: где Мария Ивановна Ко́рсакова » (XIII, 61). Поэт придавал значение акцентуации фамилии и в фамилии драматурга избрал вариант (возможно, московский, воспринятый в детстве) О́зеров.

«. панталоны, фрак, жилет»

Одежде Онегина — шляпе à la Боливар, панталонам, фраку, жилету — посвящены содержательные статьи в комментариях к роману. Дополнительно можно отметить следующее. Историк цензуры отмечает, что при Павле I строжайшим ограничениям подвергалась не только печатная продукция, но и частная жизнь людей, в том числе — стиль одежды. В частности, запрещены были круглые шляпы, фраки, жилеты, панталоны: французская мода связывалась в глазах правительства с Французской революцией.6 Через несколько дней после восшествия на престол Александра I, при либеральных веяниях начала царствования, вновь появились круглые шляпы, фраки, панталоны, жилеты.7 Когда Пушкин писал первую главу своего романа, эти колебания моды ушли в прошлое, но память о них осталась. Поэт, с его подчеркнутым стремлением к достоверности исторических реалий, задержал внимание и на них.

Мало того. В строфу XXVI он ввел своеобразный лингвистический комментарий, в котором еще и подчеркнул иностранное происхождение этих слов:

Но панталоны, фрак, жилет, —
Всех этих слов на русском нет

Поэт сделал все, чтобы читатели не прошли мимо социального смысла современной моды. Далее с тою же целью он иронически приносит повинную:

А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог

Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами

В заключительном двустишии строфы поэт противопоставляет своему будто бы перегруженному варваризмами языку «Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный»:

Хоть и заглядывал я встарь
В Академический словарь.

В этом противопоставлении текста романа «Академическому словарю» в полной мере выясняется иронический смысл самообвинений поэта. Если слов панталоны и жилет в «Словаре Академии Российской» действительно нет, то во 2-м издании этого словаря, вышедшем как раз незадолго до начала работы Пушкина над романом, читаем: «Фрак — кафтан французского покроя».8 Противопоставление лексики романа и словаря оказывается мнимым. Еще в Предисловии к 1-му изданию «Словаря Академии Российской» были четко сформулированы принципы отбора лексики. Среди стилистических пластов, которые было положено исключить или предельно ограничить (антропонимы и топонимы, профессиональные термины, «благопристойности противные», архаизмы, диалектизмы), значатся: «6) Все иностранные слова, введенные без нужды, а которым равносильные славянские или российские находятся ». Среди исключений из этого правила указаны: «(III) Названия произведений как естественных, так и художественных, отъинуда привозимых, которым по общему праву всех языков дано место и в нашем словаре».9 По точному смыслу правила (6) и исключения (III) такие слова, как панталоны, фрак, жилет, обозначающие предметы иностранной одежды, распространенные в России, имеют право на место в словаре и в языке.

Весьма вероятно, что следующий абзац в статье Вяземского «Отрывок из письма А. И. Г—ой» («Денница, альманах на 1830 год») навеян рассмотренной строфой «Евгения Онегина», хотя поэт и его произведение не названы: «Еще есть вспомогательное средство для изучения языка русского: частое чтение „Академического словаря“. Этот способ был мне присоветован Карамзиным и, следовательно, заслуживает доверенность вашу. Сей словарь далек от совершенства; но все, за неимением другого, должно прибегать к нему, как к единому хранилищу материальных богатств языка нашего».10 Характерно здесь наименование труда Академии Российской «Академическим словарем», имеющееся в «Евгении Онегине», но отнюдь не общераспространенное в начале XIX в. В статье Вяземского ассоциация с пушкинским романом тем более вероятна, что статья написана в форме письма к поэтессе А. И. Готовцовой, чье послание к Пушкину вместе с ответным посланием поэта было опубликовано незадолго до статьи Вяземского. Послание Готовцовой явилось откликом на

начальные строфы четвертой главы «Евгения Онегина», опубликованные в «Московском вестнике», но не вошедшие в окончательный текст романа, а ответное послание Пушкина было написано по настоянию Вяземского.11 Таким образом, его статья многими нитями связана с «Евгением Онегиным».

Тынянов писал о внутренней диалогичности пушкинского романа.12 Аллюзия в «Отрывке из письма А. И. Г—ой» Вяземского на строфу XXVI главы первой раскрывает перед нами фрагмент диалога между текстом романа и современными ему текстами — статьями, письмами, стихами. Данное явление можно назвать внешней диалогичностью романа. К этой теме мы еще обратимся далее и именно в связи с Вяземским, которому принадлежит в романе особое место.

«Я думал уж о форме плана. »

В понимании этого и следующего стихов из последней строфы первой главы «Онегина» замечается расхождение. К. Гильшер и Ю. М. Лотман13 относят слова

Я думал уж о форме плана
И как героя назову

к роману «Евгений Онегин», связывая их со следующими стихами:

Покамест моего романа
Я кончил первую главу

В. В. Набоков и некоторые другие исследователи относят слова о форме плана и имени героя к предыдущей строфе, к замыслу большого эпического произведения.14 В таком случае, если строфа LIX кончается строками:

Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.

то начало строфы LX:

Я думал уж о форме плана
И как героя назову

Следует ли одно из этих прочтений считать безусловно правильным?

«Словарь языка Пушкина» приводит в качестве второго значения следующее толкование слова «герой»: «Главное действующее лицо литературного

произведения».15 В таком значении это слово употребляется Пушкиным 54 раза, в том числе в начале «Евгения Онегина»:

Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас

Герой романа — вне всякого сомнения, Онегин, чьим именем роман и назван. Далее в первой главе Пушкин говорит: «Вот наш герой подъехал к сеням » (VI, 16). На протяжении всего романа Онегин еще неоднократно будет назван героем. Поэтому в конце первой главы Пушкин никак не мог предупреждать читателя, что уже думал об имени героя.

Никак нельзя предположить, что под героем подразумевается Ленский: для Пушкина он всегда поэт, певец, но не герой.

Движение пушкинской мысли при переходе от предпоследней строфы первой главы к последней следует понимать так: Скоро я начну писать большую поэму; я думал уже о плане и об имени героя; а покамест я кончаю первую главу того романа, над которым работаю в настоящее время.

Таким образом, слова о форме плана и об имени героя несомненно относятся к замыслу поэмы «песен в двадцать пять», а не к «Евгению Онегину».

«Цензуре долг свой заплачу. »

Эти слова из заключительной строфы обыкновенно понимаются как указание на готовность поэта пожертвовать какими-то частностями текста в угоду требованиям цензуры, чтобы роман увидел свет. Действительно, письма Пушкина одесского периода полны горестных размышлений о печальной судьбе русских писателей, самого поэта и его романа, поставленных в зависимость от реакционной, тупой, а подчас и бессмысленно жестокой цензуры. С этим следует вполне согласиться. Однако кроме этого, на наш взгляд, Пушкин вкладывал в данный стих и другой смысл, буквальный: «Цензуре долг свой заплачу», т. е. представлю в цензуру положенное число экземпляров книги. В пушкинское время на обороте титульного листа книги значилось: «Печатать позволено с тем, чтобы по напечатании представлены были в Цензурный комитет три экземпляра». Иногда подобное распоряжение писалось самим цензором. Его-то и имел в виду поэт. Завершая первую главу, в своем воображении он уже видел ее изданной, прошедшей цензуру и вызвавшей нападки критики.

В строфе Х главы второй среди тем поэзии Ленского названа туманная даль (прилагательное стоит в стяженной, усеченной форме:16 «туманну

даль») Н. Л. Бродский приводит ряд примеров употребления этого словосочетания с именем прилагательным и в стяженной (усеченной), и в членной форме из элегий Жуковского и Батюшкова.17 Комментатор прав. Словоупотребление предромантиков отразилось в строфах VI—XI то в нарастающей, то в убывающей свободной косвенной речи.18 Полагаем, однако, что отразилось оно опосредованно.

В 1822 г. была опубликована статья Вяземского «О „Кавказском пленнике“, повести. Соч. А. Пушкина». В начале ее он писал: «Противники поэзии романтической у нас устремляют в особенности удары свои на поражение некоторых слов, будто модных, будто новых. „Даль“, „таинственная даль“, „туманная даль“ более прочих выражений возбуждает их классическое негодование».19 Некоторые замечания о построении поэмы и образа пленника вызвали возражения Пушкина, но с общеэстетическими идеями статьи он солидаризировался: «Все, что ты говоришь о романтической поэзии, прелестно, ты хорошо сделал, что первый возвысил за нее голос — французская болезнь умертвила б нашу отроческую словесность» (XIII, 57—58). Французская болезнь — классицизм. Позже Пушкин солидаризировался с Вяземским иначе, — повторив словосочетание из его статьи во второй главе «Евгения Онегина».

Как было отмечено в связи с «Академическим словарем», роман Пушкина находится в зоне оживленного диалога его автора с Вяземским, реминисцирует Вяземского и вызывает его ответные реминисценции. Приведем еще один пример. Когда Вяземский читал:

Лета к суровой прозе клонят.
Лета шалунью рифму гонят

— он должен был вспоминать письмо Пушкина от 1 сентября 1822 г.: « понимаю тебя — лета клонят к прозе » (XIII, 45).

Следует, однако, иметь в виду разномыслие Вяземского и Пушкина по поводу словосочетания «туманная даль» и проблемы романтизма вообще. Вяземский однозначно встал на защиту и нового литературного направления, и нового словоупотребления. Так написана и статья о «Кавказском пленнике». Пушкин же считал, что романтизм, или истинный романтизм, как он иногда говорил, — это нечто другое.20 Сквозь романтические понятия и формы он прозревал реализм. Поэтому «туманну даль» как одну из тем поэзии Ленского Пушкин называет и сочувственно, и одновременно несколько иронически, не отождествляя свою литературную позицию с позицией юного поэта.

«Стихов российских механизм»

В восьмой главе имеется странная на первый взгляд метафора, характеризующая стихотворную речь:

Стихов российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.

Казалось бы, представление о стихотворной речи как о механизме плохо совмещается с образом боговдохновенного поэта («Поэт», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный. »), создающего этот механизм. Каково же место этой метафоры в романе?

Русский классический силлабо-тонический стих, каким он был в пушкинское время, подчинялся целому ряду правил. В нем строго различались метрически сильные и метрически слабые слоговые позиции. Сильные позиции притягивали к себе ударные слоги, слабые позиции отталкивали их. Между сильными позициями могли быть либо одна слабая (в хорее, ямбе), либо две (в дактиле, амфибрахии, анапесте). Хорей и дактиль имели нулевую анакрузу (стих начинался с сильной позиции), ямб и амфибрахий — односложную, анапест — двусложную. Таким образом, в хорее сильные позиции приходились на нечетные слоги, в ямбе — на четные, а в дактиле, амфибрахии и анапесте — на нечетный (четный) и четный (нечетный) поочередно.

В каждом стихе (строке) было строго определенное количество слогов. Ударные слоги должны были приходиться на метрически сильные слоговые позиции, безударные — на метрически слабые. Ударный слог мог прийтись на слабую позицию, но безударный слог того же слова не мог прийтись на сильную позицию. Это значит, что в хорее и ямбе на слабых позициях могут стоять только односложные слова, несущие ударение, а в дактиле, амфибрахии и анапесте на слабой позиции может быть ударный слог только односложного либо двусложного слова.

В пятистопном и шестистопном ямбе часто вводилась постоянная цезура, т. е. постоянный словораздел после определенного слога — четвертого или шестого.

Соединение стихов в пределах строфы и в астрофическом тексте, а также соединение строф между собой тоже подчинялось определенным требованиям. Еще Тредиаковский принял за правило «бракосочетание рифм» — чередование женских и мужских клаузул. В пушкинское время не могли стоять рядом два стиха с женскими клаузулами на разные рифмы или два стиха с мужскими клаузулами на разные рифмы. Если предыдущая строфа (или абзац астрофического текста) кончалась стихом с мужской клаузулой, то последующая строфа (абзац астрофического текста) начиналась стихом с женской клаузулой, и наоборот.

Исключения из всех перечисленных правил воспринимались именно как исключения и возможны были, в свою очередь, опять-таки в определенных условиях.

Рифма предполагала совпадение гласной фонемы (звука, буквы) последнего ударного слога и всех согласных справа от нее, отклонения воспринимались как несовершенство, уступки материалу языка.

Мы намеренно самым сжатым образом суммировали правила силлаботонического стихосложения пушкинской поры. Они столь строго ограничивают движение поэтической мысли, вызывают такое обилие повторений при чередовании ударных и безударных слогов, мужских и женских рифм, единообразных строф, что могут вызвать ассоциацию с работой механизма. Пушкин с наслаждением отдавался во власть этого механизма, о чем ярко свидетельствует, например, начало «Домика в Коломне». В заключение рецензии «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина» Пушкин отметил: «Знатоки отдадут справедливость ученой отделке и звучности гекзаметра и вообще механизму стиха г-на Катенина, слишком пренебрегаемому лучшими нашими стихотворцами» (XI, 221).

Можно с уверенностью сказать, что слово «механизм» для Пушкина играло роль прозаизма, аналогичного слову «организм» в «Осени». Подобные «прозаические бредни» были важнейшей структурной частью текста романа, всей системы пушкинской поэтической лексики 30-х гг.

Пушкин новаторски ввел слово «механизм» в язык поэзии, однако при этом он опирался на традицию русского литературного языка и языка русской прозы его времени. Хотя в «Словаре Академии Российской» слова «механизм» нет, но есть слово «механика». Оно объясняется следующим образом: «Часть прикладной математики, имеющая предметом законы равновесия и вообще движения».21 Стоит отметить, что в качестве примеров приведены словосочетания «Учить, учиться механике», близкие по смыслу соответствующему месту «Евгения Онегина». Кроме того, в словаре имеются статьи «Механик», «Механически», «Механический», отсылающие к статье «Механика», — гнездо слов данного корня, таким образом, представлено весьма широко.

Слово «механизм» применительно именно к стихосложению употребил до Пушкина А. Х. Востоков. Замечательный поэт, филолог, реформатор и теоретик стихосложения, он скромно писал о себе в третьем лице, оправдываясь в слабости переводов из Горация: «Не имев иного руководителя кроме некоторых книг, придерживался он, может быть, слишком рабски подлинника своего в вещах побочных — в механизме стихов».22

Общеизвестно, что Пушкин высоко ценил поэтическую и научную деятельность Востокова. Однако данной книги в библиотеке Пушкина не было.23 Тем не менее мы можем привести косвенное доказательство того, что очень рано, еще в Лицее, Пушкин познакомился со второй частью «Опытов лирических. » Востокова. Оно любопытно и само по себе.

Среди источников «Руслана и Людмилы» отмечаются поэмы Востокова.24 Первая завершенная поэма Пушкина особенно близка к поэме

Востокова «Светлана и Мстислав». Не станем пересказывать содержание этой поэмы, отметим лишь некоторые точки соприкосновения ее с «Русланом и Людмилой». Действие происходит в Киевской Руси Владимира-Солнца. В числе узловых эпизодов есть преследование неузнанного врага (ср. преследование Фарлафа Рогдаем), битва Владимира с Мстиславом на берегу Днепра (ср. бой Руслана с Рогдаем), радостное возвращение в Киев, брачный пир.

Особенно доказательно сопоставление лексики. У Востокова, например, есть Баян, Лель, гридница и гридни. Два последних слова Б. В. Томашевский считал особенно характерными и связывал их с влиянием на Пушкина «Истории государства Российского» Карамзина.25 Между тем гридни и гридница имеются в поэме Востокова, написанной в 1802 г.26 Немаловажное значение имеет и совпадение стихотворного размера: обе поэмы написаны четырехстопным ямбом.

Влияние «Светланы и Мстислава» на «Руслана и Людмилу» (даже заглавие своей поэме Пушкин дал по той же модели, что и Востоков) сомнению не подлежит. Между тем, поэма Востокова опубликована как раз во второй части его «Опытов лирических. » (с. 81—99). Таким образом доказывается знакомство Пушкина с этой книгой. С большой уверенностью можно говорить о том, что метафору «механизм стихов» Пушкин перенес в роман «Евгений Онегин» из прозы Востокова. Простое совпадение представляется маловероятным.

Можно еще отметить, что в конце 40-х гг. сходное выражение применил в воспоминаниях о Ю. А. Нелединском-Мелецком Вяземский: «Арифметические задачи решал он мысленно или, лучше сказать, наобум, но с математическою непогрешительною верностью. Это бессознательное, внутреннее производство, эту умственную механику применял он даже к самому стихотворству».27 Здесь меньше оснований говорить, что Вяземский реминисцирует Пушкина, но, с другой стороны, «Евгения Онегина» он читал и метафору «стихов российских механизм» знал.

С первой по шестую главу романа Онегин подчеркнуто прозаичен. Ленский и он — это стихи и проза. Как его друг ни бился, Онегин не мог отличить ямба от хорея. Он не полюбил поэтичную Татьяну, хотя и почувствовал ее поэтичность, сказав, что из двух сестер выбрал бы ее, если бы был поэтом. Позже Онегин полюбил Татьяну и сам стал похож на поэта. Поражает цельность романа, писавшегося на протяжения более чем семи лет и перебивавшегося множеством других работ. Пушкин помнит, что его герой был прозаичен и мог полюбить Татьяну, только став поэтом, — и в восьмой главе Онегин по своему мироощущению и поведению предельно близок к этому. Такой Онегин любит Татьяну. Пушкин помнит и выразительную деталь: его герой не различал хорея и ямба. Обновленный Онегин чуть было не постиг и «стихов российских механизма». Эта деталь становится выразительным штрихом для характеристики пушкинского героя.

Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время улетело.
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист.
Конечно: быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов. »
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот, на чем вертится мир!

В контексте романа строфа XI шестой главы представляет собой преддуэльное размышление героя, сопровожденное авторским комментарием. И мысленный монолог Онегина, и особенно обобщающие суждения Пушкина обнажают страшную пропасть между здравым смыслом и нормами светского поведения.

Пушкин не был первооткрывателем этой пропасти. Он хорошо знал своих предшественников — и западных, и отечественных. Ближайшим из последних был А. С. Грибоедов. Недаром же строка «И вот общественное мненье!» процитирована и снабжена особым авторским примечанием: «Стих Грибоедова» (VI, 194).

Чего боится Онегин, принимая заведомо бессмысленный вызов мальчика Ленского? «Стих Грибоедова», заимствованный из монолога Чацкого, объясняет последствия возможного отказа героя от поединка. Может родиться слух о трусости Онегина. А дальше — точно по «Горю от ума»:

Поверили глупцы, другим передают,
Старухи вмиг тревогу бьют —
И вот общественное мненье!1

Но грибоедовской строкой об «общественном мненьи», бессмысленном и ложном, строфа не завершается. Пушкин ведет ее дальше, к итоговому восклицанию, в котором содержится другая, куда большая, чем в строке из «Горя от ума», мера обобщения:

И вот, на чем вертится мир!

Стих о бессмысленном верчении мира, построенного на механическом приложении общих понятий («пружина») к каждому отдельному случаю, есть, по нашему мнению, еще одна цитата в ткани строфы. На этот раз цитата скрытая. Но так же, как и в первом случае, она заимствована из стихотворного текста. Автор его — Д. И. Фонвизин.

Сюжет фонвизинского «Послания к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» (1769) хорошо известен. Автор послания обращается к трем

своим «людям» с философским вопросом: «. на что сей создан свет?». И получает три разных ответа. Все они так или иначе клонят к мнению о тщете и бессмысленности мира. Нас будут интересовать несколько строк из монолога домашнего парикмахера Петрушки:

«Я мысль мою скажу, — вещает мне Петрушка, —
Весь свет, мне кажется, ребятская игрушка.
Создатель твари всей, себе на похвалу,
По свету нас пустил, как кукол по столу.
Иные ре́звятся, хохочут, пляшут, скачут,
Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.
Вот как вертится свет. »2

Близкое текстуальное сходство между восклицанием фонвизинского Петрушки и завершающей строкой онегинской строфы — вряд ли простая случайность. Его следует комментировать.

Произведение Фонвизина Пушкин хорошо знал. Еще в лицейском стихотворении «Тень Фон Визина» (1815) поэт не просто обнаруживает знакомство с «Посланием к слугам. », но в воображаемом монологе Дениса перефразирует именно приведенные строки из речи Петрушки:

Вздохнул Денис: «О боже, боже!
Опять я вижу то ж да то же.
Передних грозный Демосфен,
Ты прав, оратор мой Петрушка:
Весь свет бездельная игрушка,
И нет в игрушке перемен.

Онегинская строка — тоже вариант фонвизинской. Пушкин заменяет здесь «вертится свет» на близкое, синонимичное: «вертится мир». Объяснить замену нетрудно. Пушкин даже в прозе, где меньше права на «вольность» при цитировании, нередко подставляет близкое по значению слово. Примером может служить заимствование как раз из Фонвизина. Эпиграфом к главе III «Капитанской дочки» автор ставит: «Старинные люди, мой батюшка. Недоросль». Между тем в «Недоросле» эта реплика госпожи Простаковой звучит несколько иначе: «Старинные люди, мой отец!» (д. 3, явл. 5).

Но бросается в глаза не только текстуальное сходство пушкинской и фонвизинской строк. Их сближает и смысловой контекст произведений. В пределах комментируемой онегинской строфы все действующие лица — Евгений, Ленский, Зарецкий, хохочущие глупцы — лишены собственной воли, поступают сообразно с внешними обстоятельствами. Их поступки, по существу, и есть танец марионеток, движимых не разумом, а посторонней механической силой — «пружиной». К ним (опять-таки только в пределах строфы) вполне приложимо сравнение, которым пользуется Петрушка:

По свету нас пустил, как кукол по столу.

Образ куклы как существа, движимого не разумом, а механическим усилием светской условности, хорошо знаком читателям пушкинского романа. Уже в главе второй присутствует важный мотив жизни-игры, жизни — кукольной комедии, насаждаемой в дворянском быту с детства:

С послушной куклою дитя
Приготовляется, шутя,
К приличию — закону света.

Татьяна далека от подобных игр. Онегин погружен в них целиком; недаром же его идол — «столбик с куклою чугунной» (VI, 147), т. е. Наполеон, как бы олицетворяющий антигуманное начало, являющий собой некий предел несвободы. 4

Теперь попробуем понять, почему Пушкин отметил примечанием заимствование из «Горя от ума», но молчит о прямом родстве последней строки с «Посланием к слугам. ». Ю. М. Лотман, комментируя строфу XI, пишет: «Грибоедовская цитата входит в авторский текст, интонационно и идеологически в нем растворяясь: Пушкин как бы солидаризуется с Грибоедовым, опираясь на его авторитет. Поэтому он отмечает самый факт цитаты, но не выделяет ее графически».5

Вероятно, такое же растворение происходит и с фонвизинской строкой: она совершенно точно совпадает с идеей и интонацией строфы. Думается, однако, что Пушкин дает примечание «Стих Грибоедова» вовсе не потому, что «солидаризуется» с автором «Горя от ума». Дело проще. В 1826 г., когда идет работа над шестой главой романа, комедия Грибоедова еще не опубликована. Это и обязывает Пушкина дать примечание. А фонвизинское сочинение напечатано почти шесть десятилетий тому назад. Это образцовое произведение, оно у всех на устах; ссылка на источник, видимо, не нужна.

Близость общественных и литературных взглядов Пушкина к традициям Фонвизина общеизвестна.6 Например, в одном из писем, адресованных П. А. Вяземским П. И. Бартеневу, прямо было замечено, что на рубеже 20—30-х гг. Пушкин в дружеских и литературных спорах «фонвизинствовал».7 И строка, завершающая строфу XI шестой главы, — еще одно тому свидетельство.

«. ум, любя простор, теснит»

На протяжении своего романа Пушкин дважды обращается к этому известному выражению. Данный афоризм весьма популярен у исследователей «Онегина», он давно, если воспользоваться выражением В. О. Ключевского, «оброс литературой».

Не вдаваясь в детали противоречивых оценок, мы ограничимся лишь указанием на один забытый источник формулы и постараемся поставить ее в связь с некоторыми суждениями современников Пушкина.

Но сначала напомним оба контекста, в которых Пушкин приводит афоризм о теснящем уме. Сначала — в беловом автографе главы седьмой, в строфе I «Альбома Онегина», не вошедшего в основной текст. В альбомной записи герой отмечает, что его не любят в обществе, на него клевещут:

За что? за то, что разговоры
Принять мы рады за дела,
Что вздорным людям важны вздоры,
Что Глупость ветрена и зла,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет иль смешит —
Что ум, любя простор, — теснит

В основном тексте главы восьмой (строфа IX) сходное суждение дано не в первом лице, как в «Альбоме», а в третьем. Это как бы авторская реплика в защиту Онегина перед лицом высшего света:

Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нем?
За то ль, что мы неугомонно
Хлопочем, судим обо всем,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит
И что посредственность одна
Нам по плечу и не странна.

Источник стиха о теснящем уме не раз обсуждался. В. В. Виноградов по этому поводу писал: «Этот стих — ходячая, хотя и несколько видоизмененная цитата. Ее исторические корни раскрываются у И. С. Аксакова: „Говорить снова о перевороте Петра, нарушившем правильность нашего исторического развития, было бы излишним повторением. Мы могли бы кстати, говоря об уме, припомнить слово, приписываемое Кикину и хорошо характеризующее наше умственное развитие. Предание рассказывает, что Кикин на вопрос Петра, отчего Кикин его не любит, отвечал: Русский ум любит простор, а от тебя ему тесно“».8

Следуя в своем комментарии за В. В. Виноградовым, Ю. М. Лотман приводит ту же цитату из И. С. Аксакова и вскользь замечает: «. мы располагаем несколькими близкими версиями этого устного предания».9

Далее Ю. М. Лотман пишет: «Раскрытие источника цитаты объясняет ход мысли Пушкина: судьбы русских Онегиных связываются для автора с размышлениями над итогами реформы Петра I. Одновременно можно отметить резкий сдвиг в решении этих проблем, произошедший между седьмой и восьмой главами: сочувственная цитация слов Кикина — заметный шаг на пути от концепции „Полтавы“ к „Медному всаднику“».10

Но, во-первых, неясно, что понимается тут под «раскрытием источника цитаты». По причинам чисто хронологическим Пушкин не мог читать произведений И. С. Аксакова (1823—1886). Во-вторых, непонятно, какой «резкий сдвиг» в оценке петровских реформ произошел у Пушкина за время между седьмой и восьмой главами. Ведь в «Альбоме Онегина» (седьмая глава) и в строфе IX (восьмая глава) комментируемая строка существует в одной и той же редакции и в совершенно аналогичном смысловом контексте.

Пусть кикинский эпизод восходит к устным преданиям, бытовавшим в XVIII столетии. Но едва ли не с полной уверенностью можно сказать, что Пушкин знает реплику Кикина не в изустной передаче, а из печатного текста, ибо она приведена в хорошо известном поэту сочинении И. И. Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России», Давно доказано, что с многотомным трудом Голикова о Петре Пушкин познакомился во всяком случае не позднее 1825 г.,11 т. е. до работы над седьмой и восьмой главами «Евгения Онегина».

Голиковский анекдот, о котором идет речь, носит длинное — в традициях XVIII в. — название: «Один злодей в сонного Государя дважды стреляет из пистолета, но оба раза оный осекается».

Что же узнает Пушкин из этого сочинения?

Апологет Петра Голиков начинает свой рассказ как историю избавления государя от смертельной опасности: некий злодей пробирается к постели Петра, стреляет в спящего, но божественному провидению угодно отвести гибельный исход. Далее простодушный историограф пишет: «Впрочем и не утверждая заподлинно, чтобы изверг сей был Кикин, можно однако же о нем сказать, что крайняя неблагодарность его доказывает чудовищное его сердце, способное к самым величайшим злодействиям».12

Так и не решив, Кикин ли пытался убить Петра, Голиков продолжает рассказ о Кикине как о величайшем преступнике. Государь возводит злодея в достоинство «Адмиралтейского Президента», а он ворует на хлебных подрядах. За «похищение казенных интересов» суд приговаривает президента к лишению имущества и ссылке, но Петр его прощает и

даже оставляет в прежнем «толь важном звании». Однако милость не впрок: Кикин становится главным развратителем несчастного царевича Алексея Петровича. Тут уж «благодеющий государь» вынужден предать Кикина казни.13

«Но кажется, — пишет Голиков, — что его величество, и тогда еще жалея лишиться в нем ума тонкого и способного к важным препоручениям, расположен был еще простить его, ежели б только увериться мог в сердечном его раскаянии. И в сем-то намерении (как уверяли меня) благоволил он, накануне казни его, еще его видеть и спросить, что принудило его употребить ум свой в толикое зло? Какой же от него получил на сие Монарх ответ? „Ум (сказал нераскаянный сей злодей) любит простор; а от тебя было ему тесно“».14

Голиковская версия анекдота, разумеется, не обязательна для Пушкина. И нет повода думать, будто в пушкинском романе буквально процитирован простодушный историограф. Но его запись все же важна как некая отправная точка размышлений и чувствований поэта.

Прежде всего отметим существенное различие между Голиковым и Аксаковым. Автор XVIII в. не считает любовь к простору отличительным свойством русского ума. В уста Кикина он вкладывает суждение об уме вообще; реплика умного злодея носит, следовательно, общечеловеческий характер. Поздняя формула Аксакова, по-видимому, тоже восходит к Голикову. Но, верный славянофильским пристрастиям, Аксаков не поминает криминальных действий противника Петра — вроде воровства на хлебных подрядах. Затем, вводя понятие «русский ум», Аксаков трактует всю ситуацию противостояния Кикина и Петра как борьбу здорового национального начала с тлетворным космополитическим реформаторством — тоже в славянофильском духе.

Все это тяготеет к другому этапу общественных и литературных воззрений и мало помогает в истолковании «Онегина». Тема Петра, конечно, вырисовывается в подтексте строки, но прямая оценка петровских реформ вряд ли здесь присутствует.

Что же привлекло Пушкина в голиковском анекдоте, в странном диалоге царя и неудачливого заговорщика? Возможно, ситуация, намеченная Голиковым, показалась поэту и знакомой, и актуальной. В среде, близкой Пушкину, коллизия «горя от ума» была хорошо известна и широко обсуждалась. Отголоском таких обсуждений явилось, например, письмо декабриста В. И. Штейнгеля Николаю I, отправленное в январе 1826 г. из Петропавловской крепости. Описывая бедствия России в конце александровского царствования, Штейнгель рисует тягостное положение людей пушкинского круга и прибегает к знакомому нам голиковскому образу:

«Царскосельский лицей дал несколько выпусков. Оказались таланты в словесности, но свободомыслие, внушенное в высочайшей степени, поставило

их в совершенную противуположность со всем тем, что они должны были встретить в отечестве своем Отличительные свойства вновь образованных людей, суть: непризнавание ничего святым, нетерпение подчиненности, неуважение к летам, желание независимости, скучание всем и бесполезность ко всему настоящему. Им кажется, что для ума их в России тесно».15

То, что декабрист назвал «отличительными свойствами», как раз и характеризовало многих людей пушкинского круга, делало александровскую Россию «тесной» для умственной жизни. Обобщенный портрет, представленный Штейнгелем, создан, вероятно, не без влияния «Евгения Онегина». Так что уже здесь можно предположить косвенное скрещение первой главы романа и голиковского анекдота.

Но заметим: традиция, начатая Голиковым и продолжаемая Штейнгелем и Аксаковым, при всех различиях авторских воззрений, подчеркивает одно и то же положение — есть некий ум, которому тесно в предлагаемых общественных обстоятельствах. Пушкин же все переиначивает, описывает совершенно противоположную ситуацию: онегинский ум активен; не его теснят, а сам он «теснит» косную светскую среду.

Сочувствие Пушкина на стороне теснящего, а не на стороне теснимого (или теснимых). Отсюда, конечно, не следует, будто Пушкин непременно берет сторону Петра против Кикина или — что уж вовсе неправдоподобно! — сторону Александра I против декабристов. Нам представляется, что обращение поэта к анекдоту XVIII в. лежит совсем в иной плоскости, Оно навеяно скорее причинами личными и этическими, чем общественно-историческими мотивами.

В связи с голиковским рассказом вряд ли стоит обсуждать, как относился Пушкин к неудавшемуся цареубийству (в чем, кстати, обвиняли декабристов), к делу царевича Алексея, а тем паче к воровству на хлебных подрядах. Рискнем предположить, что внимание Пушкина привлек ясно выраженный поединок персонажей, спорящих об уме и чести. В самом деле: царь и подданный. Подданный осужден, но царь искушает его последним вопросом. Сказав правду, можно сохранить честь и лишиться головы; солгав, можно сохранить голову и лишиться чести. Кикин выбирает первое. Тем и определяется, мы думаем, отношение Пушкина к опальному адмиралу.

Седьмую главу «Онегина» Пушкин начал писать в августе или сентябре 1827 г., т. е. через год после знаменитой беседы с царем в московском Кремле. Обстоятельства этого диалога близко напоминают ситуацию голиковского рассказа. Конечно, Пушкину грозит не казнь, но крепость или Сибирь вполне возможны. Вопрос Николая I — «Что вы бы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?» — искушает собеседника. Правдивый ответ, с точки зрения царя, неблагонадежен — за преступное намерение можно сильно поплатиться. Но и неправда опасна: царь ведь неглуп, поймет, что собеседник лукав и неискренен. Пушкин, как известно, выбрал тот же путь, что и Кикин, — сказал опасную правду.

Важное свидетельство Д. Н. Блудова: после беседы с Пушкиным Николай I понял, что «разговаривал с умнейшим человеком в России».16 В словесном поединке поэт явно «потеснил» царя.

Таким образом, Пушкин переиначил формулу Голикова сначала в жизни, а потом в строке «Онегина»: теснящий ум выше, достойнее ума теснимого, в умственной среде нет царственных привилегий, «истина сильнее царя» (XVI, 224).

Тот же мотив появится потом в «Капитанской дочке». Пугачев спрашивает пленного Гринева: «Ты не веришь, что я великий государь?». Ответ Гринева построен совершенно по тому же принципу, что и ответ Пушкина Николаю I. Сильно рискуя, офицер тем не менее апеллирует к разуму мнимого царя: «Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленный: ты сам увидел бы, что я лукавствую» (VIII, 332). Эту реплику своего героя Пушкин сопровождает многозначительным замечанием в скобках: «. и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту» (VIII, 332). Нет ли тут самооценки Пушкина через десять лет после разговора с царем? Этот вопрос заслуживает отдельного исследования.

Но вернемся к онегинской теме. По признаку «теснящего ума» Онегин близок Петру I, декабристскому кругу, наконец, самому Пушкину. Родственность, сомасштабность героя историческим личностям, намеченная строками «Альбома» и восьмой главы, существенны. Возможно, в них теплится след нереализованной перспективы «Большого Онегина», где вчерашний «добрый приятель» выходил бы на Сенатскую площадь или становился военным героем.

Так ли, иначе ли, но в комментируемой строке Пушкин намечает важнейшую эволюцию Онегина. Если в первой главе свет снисходительно решает: «. умен и очень мил» (VI, 7), — то теперь онегинский ум уже не так безобиден. Потому-то общество и платит ему нелюбовью и клеветой. Здесь Пушкин делает акцент не только на том, как среда воздействовала на героя, но и на том, как Онегин «теснил» общество, как он был опасен для света.

А. А. Ахматова, одна из самых чутких к Пушкину исследователей, давно заметила, что мы с привычной односторонностью судим о том, почему высший свет ненавидел поэта и изверг его как инородное тело из своей среды. «Теперь настало время, — пишет Ахматова, — вывернуть эту проблему наизнанку и громко сказать не о том, что они сделали с ним, а о том, что он сделал с ними».17 Иными словами, Пушкин вытеснил из нашей памяти, из истории, огромное большинство своих посредственных современников.

Онегин — не Пушкин; он не удостоился такой судьбы. Но был готов к ней. Именно об этом напоминает нам историческая реплика петровского времени, сильно переосмысленная Пушкиным и примененная им к герою романа.

В черновых рукописях «Путешествия Онегина» составители Большого академического собрания сочинений Пушкина выделили раздел сводных рукописей предполагаемой восьмой главы, включающий 34 строфы. Три завершающие строфы посвящены здесь расставанию с Онегиным, который «пустился к невским берегам», и «печальному приезду» автора в далекий северный уезд. В воображении своем поэт вечно видит «мир и сон Тригорских нив»,

И берег Сороти отлогий
И полосатые холмы
И в роще скрытые дороги
И дом, где пировали мы, —
Приют, сияньем муз одетый,
Младым Языков воспетый,
Когда из капища наук
Являлся он в наш сельский круг
И нимфу Сор прославил
И огласил поля кругом
Очаровательным стихом;
Но там и я свой след оста ,
Там ветру в дар, на темну ель
Повесил звонкую свирель —

18 сент. Болдино

В нашу задачу не входит изучение места данной строфы в контексте романа; современный комментатор дает подробную сводку мнений по этому вопросу.18 Наше внимание будет сосредоточено на завершающих строках строфы, ставших хрестоматийными.

Литературная ориентация последнего двустишия с первого взгляда кажется простой и очевидной. Образ свирели, повешенной на ель, тяготеет к позднему мифу о золотой эоловой арфе, поющей от дуновения ветра. Очевидна и русификация образа: свирель вместо арфы, «темная ель», безусловно не растущая в священных рощах Эллады. Такое объяснение вполне корректно. Оно подкреплено и другими образами строфы: рощи, «приют, сияньем муз одетый», речная нимфа и т. д.

Слышатся в двустишии и пасторальные мотивы, близкие Руссо. Пушкин несомненно помнит описание Эрменонвиля, где жил и похоронен Руссо, сделанное Н. М. Карамзиным в «Письмах русского путешественника»: «Прежде всего поведу вас к двум густым деревам, которые сплелись ветвями, и на которых рукою Жан-Жака вырезаны слова: любовь все соединяет. Руссо любил отдыхать под их сению Тут рассеяны знаки пастушеской жизни: на ветвях висят свирели. ».19

Но строки о свирели, повешенной на ель, могут, как нам кажется, восприниматься и в другом смысловом ряду, не менее важном для Пушкина.

Иная ориентация образа подтверждается обращением к широко известному в пушкинское время литературному источнику. Речь идет о иеремиаде «Плач при реках Вавилонских» из псалма, приписываемого Давиду:

«1. При реках Вавилона, там сидели мы и плакали ». Далее плачущие вспоминают священный холм земли обетованной, откуда они изгнаны, уведены в плен.

«2. На вербах, посреди его, повесили мы наши арфы.20

3. Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притеснители наши — веселья .

4. Как нам петь песню Господню на земле чужой?»21

Знакомство Пушкина с псалмом, в котором певцы-пленники вешают арфы свои на вербы, не подлежит сомнению. Ведь ситуация просто азбучная — по псалтырю учили детей читать. Можно только заметить, что первые стихи из псалма 136 активно живут в сознании поэта. Доказательство тому — черновик пушкинского письма, адресованного из Кишинева арзамасцам:

«В лето 5 от Липецкого потопа — [мы, превосходительный Рейн и] жалобный сверчок, на лужище города Кишенева, именуемой Быком, сидели и плакали, вспоминая тебя, о Арзамас. » (XIII, 20).

Вся фраза есть пародия на первый стих приведенного псалма (XVII, 112). Сатирическая подмена персонажей и обстоятельств здесь очевидна. Рейн и Сверчок (по-арзамасски — генерал М. Ф. Орлов и Пушкин) представлены в виде плачущих певцов-невольников, а роль «рек Вавилона» играет кишиневская речка Бык. Священное место, с которым разлучены плачущие, конечно же петербургское литературное общество «Арзамас».

Разумеется, эпистолярная пародия молодого Пушкина проще, яснее обсуждаемой онегинской строфы, написанной десятилетие спустя. Но общая ориентация обоих произведений на один и тот же источник выступает вполне отчетливо. Письмо к арзамасцам есть перефразировка первого стиха псалма, а онегинское двустишие — переосмысление второго стиха того же псалма.

Простые смысловые соответствия между строками «Евгения Онегина» и стихами псалмопевца можно наметить лишь очень предположительно: будем помнить, что перед нами фрагмент черновика, явно незавершенный и неотделанный. В его вариантах два очень важных для нас разночтения: «Там на горе, на темну ель», «И на горе, на темну ель» (VI, 506).

Гора, где повешена свирель, может тяготеть к образу эоловой арфы. А может быть осознана и как священный холм, вспоминаемый в некоем пленении, сходном с вавилонским. Обстоятельства «северного уезда», в который ссыльный Пушкин приезжает в 1824 г., дают материал для осторожных параллелей. Не идет ли речь о холме Тригорского, который для Пушкина есть образ земли обетованной? Такое предположение находит

некоторую опору в предшествующей строфе, построенной как воспоминание о дружеском круге Тригорского:

Нет, нет! нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей —
Вдали, один среди людей
Воображать я вечно буду
Вас, тени прибережных ив,
Вас, мир и сон Тригорских нив.

Но возможно и более широкое истолкование образа земли обетованной, где повешена арфа-свирель: не только тригорский холм, а вся окрестность, включающая Михайловское, Петровское, Савкино. Смысловым центром этой округи будет Святогорский монастырь, откуда и вся местность носит название: Святые Горы. Само звучание топонима близко подводит к библейскому понятию священного холма, на который ориентированы горестные воспоминания псалмопевца.

К этому же толкованию близка и пророческая строка «Где б ни ждала меня могила» (VI, 505) из предшествующей строфы.

Все это, однако, предположения. Вместе с тем не подлежит сомнению, что со строками о свирели, повешенной на ель, в онегинскую строфу входит тема плена, изгнанничества.

Пушкин не по своей воле приехал «в далекий северный уезд» и не по своей воле покинул его два года спустя. Свидетельств того, как тяготила поэта ссылка в Михайловское, более чем достаточно, и мы не станем их приводить. Гораздо важнее для нас то, как изменилось его отношение к месту ссылки потом, в годы странствий, на которые приходится работа над завершением «Евгения Онегина». Уже в ноябре 1826 г. Пушкин пишет из Михайловского П. А. Вяземскому: «Вот я в деревне Деревня мне пришлась как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму» (XIII, 304), Четыре года спустя тем же «поэтическим наслаждением» проникнуты и сами воспоминания о местах прежней неволи.

Строки о свирели, оставленной в Святых Горах, Пушкин пишет в новом заточении — болдинском. На этот раз его отделяют от мира холерные карантины. Теперь, с дистанции в несколько лет, обетованной землей, увенчанной по библейской традиции священным холмом, кажется поэту прежняя «тюрьма»: «Что пройдет, то будет мило» (II, 270).

Но, думается, в двустишии о свирели, толкуемом как библейский мотив, есть и непреходящее значение. Чтобы его понять, необходимо отвлечься от конкретно-биографических реалий и осознать онегинскую строфу в широком контексте современной Пушкину русской жизни. Читателю, к которому прямо обращен пушкинский стихотворный роман, могут быть неизвестны и неважны подробности северной ссылки или «холерного» заточения поэта. Но как только осознается параллель стихов с арфой и вербами из псалма 136, мгновенно становится понятен образ порабощенного народа — народа, поэты которого в неволе.

Чтобы показать это, достаточно обратиться хотя бы к сочинению декабриста М. С. Лунина, старшего современника Пушкина, который, рисуя

картину крайнего социального неблагополучия в годы николаевского царствования, прибегает к той же библейской параллели, что и Пушкин: «Рабство, утвержденное законами, является обильным источником безнравственности. За этот период не появилось ни одного сколько-нибудь значительного литературного или научного произведения. Поэзия повесила свою лиру на вавилонские ивы».22

Нам близок и понятен пафос автора-декабриста, чья любовь к отечеству проявляется прежде всего в ненависти к узаконенному рабству. Но образ, созданный Пушкиным, не есть простой сколок с воззрений М. С. Лунина и его друзей. Томясь в неволе, поэт всегда находил в себе силы «петь», «оставлять след» в народном сознании. В этом смысле очень важно его самосравнение с «вольным» Языковым: неравенство положения не препятствие к поэтическому равенству и согласию. И «вавилонское пленение» в конце концов не может поколебать любви поэта к священным холмам родины, земли обетованной.

Само явление «Евгения Онегина», как и последующее творчество Пушкина, Лермонтова, Гоголя, других гениев русской литературы, всегда будут свидетельствовать об этом.

E sempre bene, господа

Что означет это итальянское выражение в строфе XXXV восьмой главы «Евгения Онегина»?

Согласно переводу, представленному в Большом академическом издании, оно означает: «И отлично», господа (VI, 662). Между тем, нельзя сказать, что такой перевод точно передает смысл сказанного.

Речь здесь идет об Онегине, когда в своем уединении он, по словам поэта, читает «все без разбора»:

И альманахи, и журналы,
Где поученья нам твердят,
Где нынче так меня бранят,
А где такие мадригалы
Себе встречал я иногда:
E sempre bene, господа.

Если è sempre bene действительно значит «и отлично», то смысл последнего стиха строфы состоит в том, что Пушкин одобряет своих критиков. За что же? Неужели за то, что прежде они его расхваливали, а теперь бранят? Или, быть может, «и отлично» сказано в ироническом смысле? Но тогда непонятно, в чем, собственно, состоит ирония поэта. Трудно себе представить, чтобы Пушкин стал хвалить за что-либо без оговорок своих журнальных «зоилов», чей вульгарный тон и художественная слепота всегда были предметом его насмешек и осуждения. Очевидно, смысл итальянской фразы иной.

Дело заключается в неточном переводе употребленного Пушкиным выражения. Этот традиционный разговорный оборот означает в итальянском языке не прямое одобрение, а одобрение условное — насмешливое, ироническое. Оно как бы резюмирует то, что следует из недомолвок, из высказанного уклончиво, подразумеваемого, обставленного оговорками мнения. E sempre bene — фразеологическая константа, смысл которой ближе всего может быть передан по-русски разговорным же оборотом: и то хорошо, и на том спасибо, спасибо и за то.

Таким и должен быть адекватный перевод данного места в «Евгении Онегине».1 Пушкин воспользовался ироническим итальянским фразеологизмом, чтобы сказать своим критикам: Спасибо и за то, что вы хоть прежде меня хвалили, а не всегда бранили, как теперь.

Верный перевод итальянской фразы в восьмой главе «Онегина» может подсказать словоупотребление самого Пушкина. Так, например, в дневниковой записи 1834 г., там, где речь идет о смерти видного сановника, но «ничтожного человека» — князя В. П. Кочубея, мы читаем: «Дело в том, что он был человек хорошо воспитанный, — и это у нас редко, и за то спасибо» (XII, 331). Последние слова этой записи точно отражают тот оттенок смысла, который заключен в è sempre bene онегинской строфы.2 Употребление этого выражения Пушкиным говорит о необыкновенном лингвистическом чутье поэта: в чужом языке он сумел уловить не сразу очевидный, тонкий смысл живой, подлинно национальной идиомы и безошибочно найти ей место в художественной ткани романа в стихах.

Исправление отмеченной ошибки перевода в будущем академическом собрании сочинений устранит смысловую неясность, множество раз повторявшуюся во всех изданиях «Евгения Онегина».

1 Суперанская А. В. Имена собственные. — В кн.: Наша речь. М., 1965, с. 90—91.

2 Томашевский Б. В. О стихе. Л., 1929, с. 136—137.

3 Тарановски К. Руски дводелни ритмови. Београд, 1953, таб. VII, 34.

5 Мандельштам О. Э. Стихотворения. Л., 1973, с. 222.

6 Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры. СПб., 1892, с. 65.

8 Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный. 2-е изд. СПб., 1822, ч. 6, стб. 1119.

9 Там же, 1-е изд. СПб., 1789, ч. 1, с. IX—X.

10 Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984, с. 106.

11 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. М.; Л., 1950, т. 3, с. 492 (примечания Б. В. Томашевского).

12 Тынянов Ю. Н. О композиции «Евгения Онегина». — В кн.: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

13 Hielscher K. A. S. Puskins Versepik. München , 1966, S. 125; Лотман Ю. М. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин». Тарту, 1975, с. 92.

14 Eugene Onegin: A Novel in Verse by A. Pushkin / Transl. from Russian, with a Commentary by V. Nabokov. New York, 1964, vol. 2, p. 215.

15 Словарь языка Пушкина. М., 1956, т. 1, с. 470.

16 Виноградов В. В. Русский язык. М.; Л., 1947, с. 266.

17 Бродский Н. Л. «Евгений Онегин», роман А. С. Пушкина М., 1957, с. 143—144.

18 Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. М., 1954, с. 442.

19 Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984, с. 43. (Курсив Вяземского.)

20 Томашевский Б. В. Пушкин. М.; Л., 1956, т. 1, с. 605.

21 Словарь Академии Российской . СПб., 1814, ч. 3, стб. 761.

22 Востоков А. Х. Опыты лирические и другие мелкие сочинения в стихах. СПб., 1806, ч. 2, с. 77.

23 См.: Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина. СПб., 1910.

24 См.: Томашевский Б. В. Пушкин, т. 1, с. 299.

25 См.: Там же, с. 296.

26 См.: Заметки А. Х. Востокова о его жизни / Сообщил В. И. Срезневский. СПб., 1901, с. 18.

27 Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика, с. 236.

1 Грибоедов А. С. Горе от ума, д. 4, явл. 10. — Соч. М., 1985, с. 133.

2 Фонвизин Д. И. Собр. соч.: В 2-х т. М.; Л., 1959, т. 1, с. 211—212.

3 Цитата из фонвизинского «Послания. » есть и в «Капитанской дочке»: Савельич, подобно Шумилову, «и денег, и белья, и дел моих рачитель» (VIII, 284).

4 Подробнее об этом см.: Листов В. С. «Евгений Онегин» как исторический роман. — В кн.: Болдинские чтения. Горький, 1982, с. 62—72.

5 Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1980, с. 292.

6 Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Из пушкинских маргиналий. — В кн.: Прометей. М., 1974, т. 10, с. 114—131.

8 Виноградов В. В. Историко-этимологические заметки. — ТОДРЛ. Л., 1969, т. 24, с. 326.

9 Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин», с. 349—350. — Комментатор опирается и на мнение современного исследователя, который утверждает, что в этом историческом эпизоде «государственному абсолютизму, воплотившемуся в лице Петра, был противопоставлен принцип свободы личности» (Заозерский А. И. Фельдмаршал Шереметьев и правительственная среда Петровского времени. — В кн.: Россия в период реформ Петра I. М., 1973, с. 193).

11 См.: Фейнберг И. Л. Незавершенные работы Пушкина. 7-е изд. М., 1979, с. 86; Листов В. С., Тархова Н. А. Труд И. И. Голикова «Деяния Петра Великого. » в кругу источников трагедии «Борис Годунов». — В кн.: Временник пушкинской комиссии. 1980. Л., 1983, с. 114.

12 Голиков И. И. Дополнения к «Деяниям. ». М., 1797, т. 18, анекдот VII.

13 В нашу задачу не входит соотнесение голиковского рассказа с исторически реальной судьбой адмирала А. В. Кикина. Заметим только, что в анекдот с осекшимся пистолетом Пушкин-историк, видимо, не поверил, а сведения о его воровстве и участии в деле царевича Алексея принял всерьез — и то, и другое внесено в пушкинский конспект основных томов «Деяний. » Голикова (X, 211, 239—241).

14 Голиков И. И. Указ. соч., т. 17, с. 32—33.

15 Письмо В. И. Штейнгеля на имя Николая I. — В кн.: Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981, с. 248.

16 Русский архив, 1865, стб. 96.

17 Ахматова А. О Пушкине; Статьи и заметки. Л., 1977, с. 5.

18 Тархов А. Е. Комментарий. — В кн.: Пушкин А. С. Евгений Онегин: Роман в стихах. М., 1980, с. 296—297.

19 Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984, с. 308.

20 Этот ключевой для нашей темы стих в известном Пушкину церковнославянском тексте читался следующим образом: «На вербиих посреде его обесихому Органы наша».

21 Псалтырь, псалом 136.

22 Лунин М. С. Общественное движение в России в нынешнее царствование. 1840. — В кн.: Мемуары декабристов, с. 305.

1 Следует иметь в виду, что в тексте итальянской фразы первое слово ‘ è ’ значит ‘есть’ — 3-е лицо ед. ч. глагола ‘быть’. В русском языке этот глагол опускается, а в итальянском он необходим и пишется с надстрочным знаком акцента в отличие от ‘е’ — союза ‘и’, знака акцента не имеющего. Однако написание глагола ‘ è ’ допускает одно исключение: знак акцента над ним не ставится, когда это ‘Е’ прописное. Именно с таким случаем мы и встречаемся в разбираемом месте пушкинского текста.

2 Другой случай аналогичного словоупотребления, хотя и с иной смысловой окраской, встречается в «Капитанской дочке»: «Как он это вас не укокошил? Добро, спасибо злодею и за то» (VIII, 357).

Видео:Стихотворение А.С. Пушкин "Евгений Онегин" Уж небо осенью дышало (Отрывок) (Стихи Русских Поэтов)Скачать

О лит. нормах в русск. поэзии. Вариат. ударен

II.8.5 Вариативность ударений

В настоящем разделе рассмотрим примеры из русской поэзии с варьированием ударений, имея в виду, как устаревшую их вариативность, так и допускаемую современными орфоэпическими нормами.

II.8.5.1 Устаревшая вариативность ударений

Прежде всего, обратим внимание на устаревшее ударение в слове кладбище в одноимённом стихотворении Карамзина (1792):

Мимо кладбИща спешит.
[636]
Такое ударение было общепринятым в литературном языке XIX в. Его мы встречаем «даже у Пушкина», как выразился Горбачевич (367), но ещё и у Лермонтова, Баратынского, Никитина, Фета, Алексея Толстого и др.
Еще в Словаре Российской Академии (1909) предпочтительным считалось старое ударение, хотя уже было известно и современное (367).
Оно встречается и поныне в поэтической речи (6), хотя отклоняется от современной литературной нормы (7), требующей ударения на первом слоге как в единственном, так и во множественном числе: «клАдбище» и «клАдбища» во всех формах склонения этого существительного.

Старое ударение мы находим и в стихах Хлебникова:

Но зачем устами ищем
Пыль, гонимую кладбИщем.
«Гонимый — кем, почем я знаю?» (1912).

Когда широкая зола
Угасшего кострища
Над входом в звездное кладбИще
Огня ворота возвела.
«Когда над полем зеленеет. » (1912)

И даже в стихотворениях советских поэтов:

Вот вспомнишь так — и запахом знакомым
Пахнут ветра от этих дальних мест.
Есть церковь на горе под Вязосковом
И на кладбИще деревянный крест.
Дудин. «Мать» (1943)

Кто-то стонет на тёмном кладбИще,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
Показавшись в полночном окне.
[637]

.
Кто-то стонет всю ночь на кладбИще,
Кто-то гибнет в буране — невмочь,
И мерещится мне, что в жилище
Кто-то пристально смотрит всю ночь.
Рубцов. «Зимняя ночь» (1967)

Хотя в более раннем стихотворении Рубцов применял и современную литературную форму:

И так в тумане омутной воды
Стояло тихо кладбище глухое,
Таким всё было смертным и святым,
Что до конца не будет мне покоя.
«Над вечным покоем» (1965)

Отказавшись от старого ударения, вместе с тем, в прилагательном кладбищенский мы продолжаем его ставить не на первый, а на второй слог: кладбИщенский.

«Гибкость звукового материала Пушкин увеличивал варьированием ударений», — отметил академик Орлов в работе «Пушкин – создатель русского литературного языка» (276) и привёл следующие примеры:

Земля вздрогнУла под ногой
«Руслан и Людмила» (1817-1820). Песнь первая.

Поднялся вихорь, степь дрогнУла.
Там же. Песнь третия.

Семья вздрогнУла
«В еврейской хижине. » (1826)
[638]

Он вздрОгнул как под топором.
«Полтава» (1828-1829).

Как труп недвИжим оставался
«Кавказский Пленник» (1820-1821).

НедвИжим, строен он стоит
«Шумит кустарник. » (1830)

Я сиживал недвИжим и глядел
«Вновь я посетил. » (1835)

Ужель один недвИжим будет он
«Была пора. » (1836)

Взор открыт и недвижИм
«Утопленник» (1828)

Он угасает недвижИм
«Герой» (1830)

Богатыря призраАк огромный
«Руслан и Людмила». Песнь вторая.

Глазами страшный прИзрак мерил
Там же. Песнь первая

С веселым прИзраком свободы
«Кавказский Пленник»

И всё язЫком, сердцу внятным
«Послание к Юдину» (1815)

[639]
На языке; тебе невнятном…
«Иностранке» (1822)

Мой борзый конь, мой конь удАлый
«Какая ночь. » (1827)

Товарищ юности удАлой
«Граф Нулин» (1825)

С плеч удаАлую башку
«Делибаш» (1829)

Кричит наездник удалОй
«Руслан и Людмила». Песнь вторая.

Роптала юность удалАя
«Полтава»

Люди вы молодые, силачи удалЫе
«Будрыс и его сыновья» (1833)

А там пошлю на удалУю
«Прозаик и поэт» (1825).

Рассмотрим далее ещё раз пример из стихотворения «Мечтатель» (1815), в котором обратим внимание на прилагательное окровавленный с устаревшим ударением смещённым в отличие от современной нормы (7) с третьего слога на предпоследний:

Пускай, ударя в звучный щит
И с видом дерзновенным,
Мне слава издали грозит
Перстом окровавлЕнным.
К ногам красавицы надменной
Принес я меч окровавлЕнный.
«Руслан и Людмила». Песнь первая.
[640]

Пред ним roast-beef окровавлЕнный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Стразбурга пирог нетленный.
«Евгений Онегин». Глава первая, XVI строфа.

Стрела выходит из колчана —
Взвилась — и падает казак
С окровавлЕнного кургана.
«Кавказский пленник». Часть первая.

Интересно, что и у Лермонтова в поэме «Черкесы» (1828) мы находим те же две последние пушкинские строки (плагиат или забывчатость, что эти строки родились не в его голове, а прочитаны у Пушкина в поэме, написанной гораздо раньше (1820-1821):

Но вот они стрелу пускают,
Взвилась! и падает казак
С окровавлЕнного кургана.
Строфа II.

Такое ударение в указанном прилагательном использовано Лермонтовым и в поэме «Беглец» (1837 — 1838), в четверостишие, которое мы уже цитировали в разделе посвящённом отклонениями от орфоэпических норм в существительных:

С окровавлЕнными ногами
От острых камней и кустов,
Я шел безвестными тропАми
По следу вепрей и волков.

Здесь мы обратили внимание ещё и на устаревшее ударение в творительном падеже существительного тропы — тропами на предпоследний слог, вместо требуемого норомой ударения на первый слог: трОпами (6,7).
[641]
Напомним ещё раз и четверостишие из стихотворения Бунина «Псковский бор» (1912), в котором поэт варьирует ударениями в существительном тропы, приведя здесь современное звучание, и в форме этого существительного в дательном падеже тропам, в которой используется устаревшее ударение:

Достойны ль мы своих наследий?
Мне будет слишком жутко там,
Где трОпы рысей и медведей
Уводят к сказочным тропАм.
.
Устаревшее ударение в прилагательном «окровавленный» встречаем и у Гумилёва в стихотворении «Персидская миниатюра» (1919):

С копьем окровавлЕнным шах,
Стремящийся тропой неверной
На киноварных высотАх
За улетающею серной.

Мы также уже цитировали этот фрагмент в разделе, посвящённом отклонениям от современных орфоэпических норм в существительных женского рода во множественном числе (высотАх вместо высОтах, также, как и в предыдущем примере тропАми,вместо трОпами).

Обратим здесь ещё раз внимание на замечание Резниченко в Словаре ударений русского языка (7):

«Встречающееся в поэзии иное произношение — окровавлённый, окровалЕнный — соответствует старой норме».

Орфографические словари русского языка (130,131) дают только один вариант: окровАвленный.

Вместе с тем, заметим, что Гумилёву было известно и это современное звучание прилагательного окровавленный, причём использованное им в более раннем стихотворении «Манлий» (1908) , которое мы цитировали в разделе «Диалектизмы»:

Для чего ж в полдневной хмаре,
Озаряемой лучом,
Возникает хмурый Марий
С окровавленным мечом?

А вот в стихотворении Крыловой «Реинкорнация» (1998), которое мы также уже цитировали в разделе о диалектизмах и просторечиях, поэтесса отдала предпочтение устаревшему произношению (приведём ещё раз первый катрен из этих стихов по публикации 2012 г.):

Быть может, я давно мертва:
под рёв толпы революцьонный
на эшафот окровавлённый
моя скатилась голова.

У Пушкина находим ещё следующие примеры устаревшей вариативности ударений:

СчастлИв уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть украдкой,
На песни грешные мои.
«Руслан и Людмила». Посвящение.

В кровавых битвах супостата
Себе я равного не зрел;
СчастлИв, когда бы не имел
Соперником меньшого брата!
Там же. Песнь третия.

Он был любим. по крайней мере
Так думал он, и был счастлИв.
«Евгений Онегин». Глава четвёртая, LI строфа.

[643]
Трепещет, не находит слов,
Он счАстлив, он почти здоров.
Там же. Глава шестая, строфа XIV.

Отшельник, мирный и безвестный,
Остался в счАстливой глуши,
С тобой, друг милый, друг прелестный,
С тобою, свет моей души!»
Там же. Песнь пятая.

Садятся на коней ретивых;
Вдоль берегов Днепра счастлИвых
Летят в клубящейся пыли.
«Руслан и Людмила». Песнь первая.

Ученый малый, но педант:
Имел он счАстливый талант.
«Евгений Онегин». Глава первая, V строфа.

В кратком прилагательном счастлив современное ударение должно ставиться на первый слог: счАстлив, а в полном прилагательном счастливый, наоборот, — на предпоследний слог: счастлИвой (6,7).

Хотя такие двойные варианты ударения с прилагательным счастливый и его краткой формой счастлив современной нормой уже не допускаются, тем не менее, в наречии счастливо считается по-прежнему допустимой нормой и то, и другое ударение: можно говорить и счАстливо, и счастлИво (7).

Приведём ещё пример из стихотворения Набокова «Первая любовь» (1930):

И много лет прошло, и счАстливо
я прожил без тебя, а всё ж
порой я думаю опасливо:
жива ли ты и где живёшь.

[644]
А вот другой пример из стихотворения Рубцова «Добрый Филя» (1960):

Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастлИво
Меж звериных дорог.

В стихотворении Никитина «Степная дорога» (1853) встречаем наречие «в забЫтьи» с устаревшим ударением:

И степь той песни переливам,
И безответна и пуста,
В забЫтьи внемлет молчаливом,
Как безмятежное дитя.

Однако, у Лермонтова в стихотворении «Люблю я цепи синих гор. » (1832), хотя оно написано на 20 лет раньше, находим то же наречие соответствующим современной орфоэпической норме:

И я в чудесном забытьИ
Движенья сковывал свои,
И с ним себя желал я слить,
Чтоб этим бег наш ускорИть.

В стихотворении Лермонтова «Люблю я цепи синих гор. » (1832) заметим ещё отступление от современной нормы ударения в глаголе ускорить, поставленном на последний слог, вместо второго .

В стихотворении «Мыши» (1899) Брюсов пишет:
[645]
В нашем доме мыши поселились
И живут, и живут!
К нам привыкли, ходят, расхрабрились,
ВИдны там и тут.

Такое же устаревшее ударение в слове видны встречаем и у Гумилёва в стихотворении «Отравленный» (1912):

«Мне из рая, прохладного рая,
ВИдны белые отсветы дня…
И мне сладко — не плачь, дорогая, —
Знать, что ты отравила меня».

Также и в его стихотворении «Каракалла» (1906):

Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если, словно золото на черни,
ВИдны ноги стройных танцовщИц?

В стихотворении «Война» (1914) Гумилев применял слово видны в соответствии с современной литературной нормой:

И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов виднЫ.

В стихотворении «Каракалла» нужно обратить внимание ещё и на устаревшее ударение в слове танцовщиц на последний слог.

[646]
У Лермонтова в драме «Маскарад» (1835-1836) это слово звучит правильно (6,7):

Потом в театр — душа трепещет
При мысли, как с тобой вдвоём из-за кулис
Выманивали мы танцОвщиц и актрис…
Сцена вторая. Выход пятый. Казарин.

У Брюсова в стихотворении «К Медному всаднику» (1906) находим применение устаревшей нормы ударения в прилагательном изогнутой:

Сменяясь, шумели вокруг поколенья,
Вставали дома, как посевы твои.
Твой конь попирал с беспощадностью звенья
Бессильно под ним изогнУтой змеи.

А в стихотворении «L’Ennul de vivre. » (1902), написанном ранее вышеприведённого, Брюсов то же слово произносил с современным ударением (6,7):

Есть думы гордые — мои исканья бога, —
Но оскверненные притворством и игрой,
Есть думы-женщины, глядящие так строго,
Есть думы-карлики с изОгнутой спиной.

В стихотворении Брюсова «Ранняя осень» (1905) встречаем устаревшее ударение в существительном «багрянец»:

Здравствуйте, дни голубые, осенние,
Золото лип и осин багрянЕц!
Здравствуйте, дни пред разлукой , осенние!
Бледный — над яркими днями — венец!
[647]

Вспомним песню «Окрасился месяц багрянцем» (1884) со словами считающимися народными, но на самом деле являющимися переводом баллады Naechtliche Fahrt («Ночное путешествие» или «Ночная поездка») (1828) немецкого поэта, писателя и естествоиспытателя Адельберта фон Шамиссо (1781-1838), француза по происхождению (его полное французское имя Луи-Шарль-Аделаид де Шамиссо де Бонкур, или Людовик-Шарль-Аделаид де Шамиссо) (577), выполненном на русским поэтом-сатириком, журналистом, критиком и переводчиком Дмитрием Минаевым (1835-1889) (578,579), также есть слово багрянец, но с современным ударением:

Окрасился месяц багрянцем,
Где волны шумели у скал.
— Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал.

В качестве примера современного ударения в этом слове приведём ещё пример из стихотворения Андрея Белого «Телеграфист» (1906):

Багрянцем клен промоет —
Промоет у окна.
Домой бы! Дома ноет,
Без дел сидит жена.

В Словаре ударений русского языка Резниченко (7) указывается, что норма ударения в слове багрянец изменялась и ещё недавно некоторые словари рекомендовали и вариант ударения, приведённый в стихотворении Брюсова.
Однако, в настоящее время вариативность ударения в формах слова багрянец уже не допускается.

В поэме «Погорольщина» (1928) Клюев вместо Окон с ударением на первую «о» даёт устаревшее ударение — окОн (7):

Ах, пусть полголовы обрито,
Прикован к тачке рыбогон,
Лишь только бы, шелками шиты,
Дремали сосны у окОн!
[648]
Вместе с тем нужно отметить, что уже Пушкин писал это слово в соответствии с современной нормой:

Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей.
Руслан и Людмила. Песнь первая.

Старая норма ещё долго использовалась вместе с современной и до сих пор она, как свидетельствует Словарь ударений русского языка, часто встречается в обыденной речи и у поэтов (7), хотя уже не является литературной и произношение окОн считается неправильным (6).

В стихотворении «По мне пролеткульт не заплачет. » (1919) Клюев использовал старую норму ударения в слове кряжистой, означающим «толстый и крепкий» о дереве и «невысокий и очень плотный», когда так говорится о человеке (7):

В кряжИстой тайге попугаи,
Горилла за вязкой лаптей.
Я грежу о северном рае
Плодов и газельных очей!

Современную норму ударения использовал уже Есенин в стихотворении «Заглушила засуха засевки. » (1914):

Открывались небесные двери,
Дьякон бавкнул из крЯжистых сил:
«Еще молимся, братья, о вере,
Чтобы Бог нам поля оросил».

Современная норма сохраняет в прилагательном кряжистый ударение основы «кряж», которая имеет место в русском языке и как существительное, означающее «короткий обрубок толстого бревна» и ещё «невысокую горную цепь» (7).
[649]
Во второй части поэмы (1934) «Песня Гамаюна» Клюев пишет:

Метла небесная за грех
Тому, кто, выпив сладкий мех
С напитком дедовским стоялым,
Не восхотел в бору опалом,
В напетой, кОндовой избе
Баюкать солнце по судьбе.

Прилагательное кондовой в соответствии с современной литературной нормой должно читаться с ударением на вторую букву «о»: кондОвой, а в стихотворении Клюева оно читается иначе: то ли кОндовой, то ли кондовОй.
В то же время в поэме «Погорельщина» (1928) поэт произносил это слово в соответствии с современной нормой:

Доска от сердца сосны кондОвой —
Иконописцу, как сот медовый.

Норма произношения этого слова, означающего в прямом смысле «из хвойной, плотной древесины с малым количеством сучков и в переносном смысле — «старинной, исконной», до недавнего времени допускала различные ударения(7).

В этой же поэме Клюев пользовался и старой нормой ударения в слове «кедровой» с ударением на первый слог, вместо второго:

Февраль рассыпал бисер рясный,
Когда в Сиговец, златно-бел,
Двуликий Сирин прилетел.
Он сел на кЕдровой вершине,
Она заплакана доныне,
И долго, долго озирал
Лесов дремучий перевал.

Архаизмы в этом отрывке мы уже поясняли ранее.
[650]
Возвращаясь к прилагательному кедровой, ещё раз процитируем строки, следующие далее из той же поэмы (мы их приводили в разделе о диалектизмах):

Пройдут в синих саванах девять ночей,
Десятые звёзды пойдут на потух,
И Лопский погост — многоглавый петух
На кЕдровом гребне воздынет кресты:
Есть Спасову печень сподобишься ты.

В поэме «Песнь о Великой матери» (1930-1931) Клюев применял современную норму ударения в этом прилагательном:

Нет премудрее народа,
У которого межбровье –
Голубых лосей зимовье,
Бор незнаемый кедрОвый.

II.8.5.2 Вариативность ударений, допускаемая современными нормами, с примерами устаревших и иных отклонений от них

II.8.5.2.1 Вариативность ударений в глаголах родить и родиться

Глагол родить церковнославянского происхождения (135) имеет два варианта, допускаемых современной орфоэпической нормой ударений в прошедшем времени для спряжения в третьем лице женского рода, в зависимости от того:

употребляется ли он в совершенном виде, отвечающем на вопрос «что сделала?» — родилА, с ударением на последний слог, в значении результата родов или что рождение стало уже фактом: «произвела на свет», «дала жизнь»;
[651]
или в несовершенном виде, отвечающем на вопрос «что делала?» — родИла, с ударением на второй слог, в значениях процесса рождения: «производила на свет», «давала жизнь», передаваемыми также паронимами торжественным рождала и разговорно-сниженным и просторечным рожала, причём этот процесс рождения может быть однократным или неоднократным (6,7,25,141,551).

Владимир Соловьёв в стихотворении «Пародии на русских символистов» (1895) написал:

И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
Своей судьбы родИла крокодила
Ты здесь сама,
Пусть в небесах горят паникадила,-
В могиле — тьма.

В данном примере поэт допустил отступление от литературной нормы, считает Ирина Резниченко, автор академического Словаря ударений русского языка (7), поскольку увидела здесь не процесс, а результат рождения «крокодила судьбы» — поэтического образа, использованного поэтом.
С таким утверждением можно поспорить, если иметь в виду, что приведённое выше определение, относящееся к совершенному и несовершенному виду, вообще говоря, двувидового глагола родить, поддерживаемое словарём Русское словесное ударение (551) и академическим изданием орфографического словаря (141), не является полным. Оно не учитывает ещё один смысловой аспект: одушевлённости или неодушевлённости предмета или существа, которое родилось или рождается. Когда мы говорим, например, «родилась идея или мысль», то всегда должны ставить ударение на «и» во втором слоге, даже в том случае, когда действие совершено.
И в стихотворении Соловьёва крокодил – вовсе не одушевлённое существо или пресмыкающееся животное, а некий неодушевлённый образ, возникший в душе. Поэтому, на мой взгляд, поэт и произносил «родИла крокодида», а не родидА крокодида».
[652]

Слово родить имеет и более глубокий смысл: явить потомка. Так, например, в Священном Писании сказано, что Ефа родила Газеза, хотя последний был сыном (или потомком) Харана, ее сына (или потомка) (1Пар.2:46). (128)

Ударение в возвратном глаголе совершенного вида родиться более вариативно. Здесь допускаются в качестве орфоэпических норм следующие варианты: родИлся и родилсЯ, родИлась и родилАсь, родИлось и родилОсь, родИлись и родилИсь (7). В то же время и здесь нужно иметь в виду указанное выше правило: относиться ли этот глагол к одушевлённому или к неодушевлённому предмету, и в последнем случае всегда применяются только варианты с ударением на второй слог, на «-и».

В несовершенной форме этот глагол имеет следующие устойчивые нормы: родИлся, родИлась, родИлось, родИлись (7).

Некрасов в поэме «Княгиня М. Н. Волконская (бабушкины записки)» (1826-1827) писал:

РодИлась я, милые внуки мои,
Под Киевом, в тихой деревне;
Любимая дочь я была у семьи.
Наш род был богатый и древний.
Глава 1.

Вариант родИлась здесь также правомерен, как и родилАсь.

Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин» (1924) написал:

Коммунизма
призрак
по Европе рыскал,
уходил
и вновь
маячил в отдаленьи…
По всему поэтому
в глуши Симбирска
[653]
родилсЯ
обыкновенный мальчик
Ленин.

Русская поэтесса Раиса Кудашёва (урождённая Гидройц или Гедройц, литовского происхождения) (1878-1964) (580), стала широко известной, благодаря, главным образом, стихотворению «Ёлка» (1903)», опубликованному в новогоднем номере журнала «Малютка» под псевдонимом «А.Э.», после того, как часть этого стихотворения была положена на музыку Леонидом Бекманом и стала популярной детской песенкой (1905), которая начинается следующими словами:

В лесу родИлась ёлочка.

Здесь поэтесса правильно поставила ударение, так как речь идёт о неодушевлённом предмете — ёлочке.

Приведём в связи с этим ещё следующие соответствующие примеры с правильным выбором варианта постановки ударения:

И сердцем далеко носилась
Татьяна, смОтря на луну.
Вдруг мысль в уме ее родИлась.
«Поди, оставь меня одну. »
Пушкин. «Евгений Онегин». Третья глава, XXI строфа.

Здесь ещё раз обратим внимание и на отклонение от литературной орфоэпической нормы в деепричастии смотря, в котором ударение падает на последний слог.

И стали три пальмы на Бога роптать:
На то ль мы родИлись, чтоб здесь увядать?
Лермонтов. Три пальмы (1839).
[654]

Нам брести в смертоносных равнинах,
Чтоб узнать, где родИлась река,
На тяжелых и гулких машинах
Грозовые пронзать облака.
Гумилёв. «Родос» (1912)

Вместе с тем, следует указать и на пример с отклонением от вышеотмеченного правила применительно к неодушевлённому предмету — ландышу в стихотворении Вознесенского «Стеклозавод»:

В век Скайлэба и Байконура
смешна кустарность ремесла.
О чём, Марина, ты вздохнула?
И красный ландыш родилсЯ.

II.8.5.2.2 Примеры литературных отступлений в вариативности произношения глаголов и других словесных форм, производных от корневой основы «лит»

Ниже мы рассмотрим только те примеры, которые мы ещё не упоминали и в которых вариативность, установленная орфоэпическими нормами (7), оказалась нарушенной.

В стихотворении «У себя» (1901) у Брюсова находим отступление от современной литературной нормы в ударении в слове залито:

Лучей зрачки горят на росах,
Как серебром все залитО.
Ты ждешь меня у двери, посох!
Иду! иду! со мной — никто!

Литературная норма: залИто и зАлито, но не залитО, хотя в обыденной речи и у других поэтов встречается и такое ударение (7).
[655]

Подобное указанному отклонение от литературной нормы допустил и Бунин, употребив причастие залитОй, вместо современных вариантов норм зылИтый или зАлитый (7) в стихотворении «Листопад» (1900):

Светло и пусто на поляне;
Лес, белым светом залитОй,
Своей застывшей красотой
Как будто смерть себе пророчит.

Также ещё и у Твардовского в поэме «За далью — даль» (1950–1960) встречаем такое же отступление от литературной нормы в этом слове:

Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитОй,
И жизнь, что прожита с рожденья,
Уже как будто за чертой.

Ещё в стихотворении «Ленин и печник» (1938-1940) поэт написал:

Крякнул мастер осторожно,
Краской густо залилсЯ.
— То есть как же так нельзя?
То есть вот как даже можно.

Блок в стихотворении «Уходит день. В пыли дорожной. » (1902) делает такое же устаревшее ударение в родственном слове слился:

Уходит день. В пыли дорожной
Горят последние лучи.
Их красный отблеск непреложно
СлилсЯ с огнем моей свечи.

Современные нормы: залИлся и слИлся (7).
[656]

II.8.5.2.3 Другие примеры вариативности ударений

Сонет Сумарокова «На отчаяние» (1768) начинается так:

Жестокая тоска, отчаяния дочь!
Не вижу лютыя я в жизни перемены:
В леса ли я пойду или в луга зелЕны,
Со мною ты везде и не отходишь прочь.

Современные нормы: зЕлены и зеленЫ (7).

Переходя к следующему глаголу, процитируем далее ещё раз стихи Пушкина «Домик в Коломне» (1830):

Проходит день, другой. В кухарке толку
Довольно мало: то переварИт.
То пережарит, то с посудой полку
Уронит; вечно всё пересолит.

Как было отмечено выше, в разделе об устаревших нормах ударений в глаголах, в слове переварит Пушкин отклонялся от современной нормы, требующей постановки ударения на корневую гласную «-а», т.е., сохранять его как и в корне «вар»: перевАрит.

В то же время, нужно отметить, что глагол пересолит можно, в соответствии с современной нормой, произносить в обоих вариантах: и пересОлит и пересолИт (7).

У Волошина в стихотворении «Небо запуталось звёздными крыльями» (1902) читаем:

Топот охоты умолк в отдалении.
Воют собаки голОдны и злы.
Гордость… и жажда любви… и томление…
По лесу полосы света и мглы.

Литературная норма ударений: гОлодны и голоднЫ, но не голОдны.
[657]

В слове ракушка допускается двоякое ударение: рАкушка и ракУшка (7).
Хотя сравнительно недавно нормой считалось только ударение на втором слоге: ракУшка (7,25,130,131), вариант с ударением на первом слоге встречаем, например, у Северянина в стихотворении «Эст-Тойла» (1918):

Привет вам, шпроты и лососи,
И рАкушки, и голоса,
Звучащие мне на откосе, —
Вы, милые мои леса!

У Рубцова в стихотворении «Ты просил написать о том. » (1959-1962) читаем:

Этот сад мне, как раньше, мил,
Но напрасно к одной блондинке
Я три года назад ходил
Вот по этой самой тропинке.
Я по ней не пойду опять,
Лишь злорадствую: “Где уж нам уж!”
Та блондинка хотела ждать,
Не дождАлась.
И вышла замуж.

Литературная норма: не дождалАсь.

Хотя произношение с ударением, применённым поэтом, встречается в обыденной речи, всё-таки оно не является литературной нормой.

Интересно, что по отношению к мужскому роду правильно говорить дождАлся, не дождАлся, а по отношению к женскому — дождалАсь, не дождалАсь, а вот, когда мы говорим об обоих, то литературной нормой являются оба варианта ударения: дождалИсь и дождАлись, не дождалИсь и не дождАлись (7).
[658]

Рассмотрим примеры вариативности ударения в глаголах сгрудить, т.е. «собрать в груду,кучу, толпу и т.д.» и сгрудиться, означающего «собраться вместе тесной толпой».
Произносить эти глаголы и образованные от них глагольные формы, включая причастия и деепричастия, можно, в соответствии с современными литературными нормами, с двумя вариантами ударений: сгрУдить и сгрудИть; сгрУдиться и сгрудИться; сгрУжу и сгружУ; сгрУдивший, сгрУдившийся и сгрудИвший или сгрудИвшийся; сгрУдив, сгрУдившись и сгрудИв или сгрудИвшись и т.д. (7)

Плакат на стене с пьяной рожей
Царя, кулака и попа.
«Час добрый!»
«Здорово, прохожий!»
вкруг деда сгрудИлась толпа.
Демьян Бедный «До этого места!» (1918)

Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрУдились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь!
Маяковский. «Хорошее отношение к лошадям» (1918)

Встанет Россия — все споры рассудит…
Встанет Россия — народности сгрУдит…
И уж Запада больше не будет;
Брать от негодной культуры росток.
Северянин. «Колыбель культуры новой» (1923)

Чужие фары сгрУдят темноту —
я друга жду.
Вознесенский. «Свет друга» (1979)
[659]
Георгий ИвАнов в стихотворении «Ваза с фруктами» (1913-1914) писал:

Над грушами лежит разрезанная дыня,
Гранаты смуглые сгрудИлись перед ней;
Огромный ананас кичливо посредине
Венчает вазу всю короною своей.

В прилагательном августовский современные нормы допускают вариативность ударений: Августовский и августОвский (7).

В качестве примера первого варианта приведём строфу из стихотворения Есенина «Ты такая же простая, как все. » (1923):

Не хочу я лететь в зенит,
Слишком многое телу надо.
Что ж так имя твое звенит,
Словно Августовская прохлада?

Второй вариант — в стихотворении Твардовского «За тысячу вёрст. » (1938):

За тысячу верст
В стороне приднепровской
Нежаркое солнце
Поры августОвской.

В заключение рассматриваемой темы о варьировании ударений приведём ещё примеры со старыми нормами произношения прилагательного – «хмЕльный» и современной — «хмельнОй» в стихотворениях Пушкина:

Рыболов ли взят волнами,
Али ХМЕЛЬНЫЙ молодец,
Аль ограбленный ворами
Недогадливый купец?
Пушкин. «Утопленник: Простонародная сказка» (1828)
[660]

И привёз гонец ХМЕЛЬНОЙ
В тот же час приказ такой…
Сказка о царе Салтане (1831)

Старое ударение в этом прилагательном находим ещё у Есенина в стихотворении «Троицыно утро, утренний канон. » (1914):

Тянется деревня с праздничного сна,
В благовесте ветра хмЕльная весна.

А примером использования современной нормы ударения в прилагательном хмельная служат строки Ахмадулиной из её перевода стихотворения грузинского советского поэта Карло Каладзе (1904-1988) (581) «Летит с небес плетёная корзина…» (1977):

Лоза хмельнАя ластится к ограде.
Не будем горевать о винограде…

Ещё нужно сказать, что до сих пор существуют две современные нормы произношений: хмелён, также как и захмелён и хмЕлен (7).

Последний пример встречаем в стихотворении Анненского «Сизый закат» (1910):

Близился сизый закат.
Воздух был нежен и хмЕлен,
И отуманенный сад
Как-то особенно зелен.

Вместе с тем, в наречии хмельно правильное ударение ставится на букву «о», а не «е»: хмельнО, а не хмЕльно (7), и также хмельна нужно читать с ударением на «а», как его ставил Пушкин в стихотворении «Пир Петра Первого» (1835):
[661]

В царском доме пир веселый;
Речь гостей хмельнА, шумна;
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена.

Примечание: Данный раздел эссе «О литературных нормах в русской поэзии», приводится здесь в обновлённой редакции с продолжением начатой нумерации страниц и сносок, содержание которых будет опубликовано в заключительном разделе.
Продолжение следует.

Видео:Евгений Онегин. Александр ПушкинСкачать

А. С. Пушкин «Евгений Онегин»

Главная > Документ

Видео:Краткое содержание - Евгений ОнегинСкачать

Орфоэпические нормы (произношение согласных звуков, ударение)

А1.Орфоэпические нормы(произношение согласных звуков, ударение).

Хоть и заглядывал я встарь

В Академический словарь.

А.С. Пушкин «Евгений Онегин».

Действительно, лучшее средство успешно справиться с заданием А1 (орфоэпические нормы) – постоянно заглядывать в словари, где указано правильное произношение слов.
Ни в коем случае при выполнении задания не стоит опираться на собственный опыт ! Большинство слов орфоэпического минимума в повседневной речи мы произносим неправильно!

I. Ударения в начальной форме глаголов .

1. В глаголах, заканчивающихся на И-ТЬ, ударным чаще всего является суффикс –И-

2. В глаголах на –ИРОВАТЬ ударение чаще всего падает на –И-.

II. Ударения в формах глаголов настоящего и будущего времени, причастий (на –УЩ/ЮЩ, -АЩ/ЯЩ, -ВШ, -ННЕНН) и деепричастий сохраняются ТЕ ЖЕ, что и в начальной форме глагола.

В причастиях, образованных от глаголов с помощью суффикса –Т-, ударение падает на первый слог.

III. Ударения в формах прошедшего времени глаголов .

В формах женского рода ударение падает на окончание –а. В формах мужского, среднего рода и во множественном числе – на первый слог.

ИСКЛЮЧЕНИЯ: клАла, крАла, послАла, жилОсь.

IV. Ударения в именах существительных.

1. В формах именительного падежа множественного числа ударным является окончание –А, безударным — -Ы, поэтому следует запомнить:

2. В формах родительного падежа множественного числа окончание -ОВ чаще всего является безударным , а окончание –ЕЙ – ударным .

3. В иноязычных существительных ударение в большинстве случаев падает на последний слог:

4. Во многих производных словах сохраняется ударение производящих слов:

договорЕнность, договОр – договорИться

5. Запомнить произношение следующих слов:

Ударение падает на приставку в словах:

VI. Имена прилагательные.

Запомните орфоэпические нормы звучания следующих имен прилагательных:

В каком слове верно выделена буква, обозначающая ударный гласный звук?

4) (хороших) нОвостей

Вариант лЫжня – существительное, звучание которого следует запомнить. Правильный вариант произношения – лыжнЯ .

Слова крАлась и пОняла – формы женского рода прошедшего времени глаголов, где ударение должно падать на окончание –а, поэтому в форме поняла ударение выделено неверно. Глагол кралась является исключением, и ударение в нем падает на основу – крАлась.

нОвостей – существительное в форме Р.п. мн.ч., окончание –ей является ударным.

Таким образом, правильный ответ — крАлась.

Потренируйся в выполнении задания на орфоэпические нормы.

1. В каком слове верно выделена буква, обозначающая ударный гласный звук?

2. В каком слове верно выделена буква, обозначающая ударный гласный звук?

3. В каком слове верно выделена буква, обозначающая ударный гласный звук?

Видео:Письмо Татьяны к Онегину ("Я к вам пишу - чего же боле?"), Пушкин А.С.Скачать

Орфоэпические нормы (полный вариант)

Важной стороной орфоэпии является ударение , то есть звуковое выделение одного из слогов слова. Ударение на письме обычно не обозначается, хотя в отдельных случаях (при обучении русскому языку нерусских) его принято ставить.

Отличительные особенности русского ударения — его разноместность и подвижность. Разноместность заключается в том, что ударение в русском языке может быть на любом слоге слова ( книга, подпись — на первом слоге; фонарь, подполье — на втором; ураган, орфоэпия — на третьем и т. д.). В одних словах ударение фиксировано на опредёленном слоге и не передвигается при образовании грамматических форм, в других — меняет с место (сравните: тОнна — тОнны и стенА — стЕну — стЕнам и стенАм ).

В последнем примере представлена подвижность русского ударения. В этом и состоит объективная трудность усвоения акцентных норм. «Однако,— как справедливо отмечает К.С. Горбачевич, — если разноместность и подвижность русского ударения и создают некоторые трудности при его усвоении, то зато эти неудобства полностью искупаются возможностью различать с помощью места ударения смысл слов (мУка — мукА, трУсит — трусИт, погрУженный на платформу — погружённый в воду) и даже функционально-стилистическую закреплённость акцентных вариантов (лаврОвый лист, но в ботанике: семейство лАвровых). Особенно важной в этом плане представляется роль ударения как способа выражения грамматических значений и преодоления омонимии словоформ». Как установлено учёными, большая часть слов русского языка (около 96%) отличается фиксированным ударением. Однако оставшиеся 4% и являются наиболее употребительными словами, составляющими базисную, частотную лексику языка.

Приведём некоторые правила орфоэпии в области ударения, которые помогут предупредить соответствующие ошибки.

Ударение в именах прилагательных

У полных форм имён прилагательных возможно только неподвижное ударение на основе или на окончании. Вариативность этих двух типов у одних и тех же словоформ объясняется, как правило, прагматическим фактором, связанным с разграничением малоупотребительных или книжных прилагательных и прилагательных частотных, стилистически нейтральных или даже сниженных. В самом деле, малоупотребительные и книжные слова чаще имеют ударение на основе, а частотные, стилистически нейтральные или сниженные – на окончании.

Степень освоенности слова проявляется в вариантах места ударения: кружкОвый и кружковОй, запАсный и запаснОй, околозЕмный и околоземнОй, мИнусовый и минусовОй, очИстный и очистнОй. Подобные слова не включаются в задания ЕГЭ, так как оба варианта считаются правильными.

И всё же выбор места ударения вызывает затруднения чаще всего в кратких формах прилагательных. Между тем есть довольно последовательная норма, согласно которой ударный слог полной формы ряда употребительных прилагательных остаётся ударным и в краткой форме: красИвый — красИв — красИва — красИво — красИвы; немЫслимый — немЫслим — немЫслима — немЫслимо — немЫслимы и т.п.

Количество прилагательных с подвижным ударением в русском языке невелико, но они часто используются в речи, и поэтому нормы ударения в них нуждаются в комментариях. Ударение нередко падает на основу в форме мужского, среднего рода и мн. числа и на окончание в форме женского рода: прАвый — прав — прАво — прАвы — правА; сЕрый — сер — сЕро — сЕры — серА; стрОйный — стрОен — стрОйно — стрОйны — стройнА.

Подобные прилагательные, как правило, имеют односложные основы без суффиксов либо с простейшими суффиксами (-к-, -н-). Однако так или иначе возникает необходимость обращения к орфоэпическому словарю, так как ряд слов «выбивается» из указанной нормы. Можно, например, говорить: длИнны и длиннЫ, свЕжи и свежИ, пОлны и полнЫ и т. д.

Следует также сказать и о произношении прилагательных в сравнительной степени. Существует такая норма: если ударение в краткой форме женского рода падает на окончание, то в сравнительной степени оно будет на суффиксе -ее: сильнА — сильнЕе, больнА — больнЕе, живА — живЕе, стройнА — стройнЕе, правА — правЕе; если же ударение в женском роде стоит на основе, то в сравнительной степени оно и сохраняется на основе: красИва — красИвее, печАльна — печАльнее, протИвна — протИвнее. То же касается и формы превосходной степени.

Ударение в глаголах

Одна из наиболее напряжённых точек ударения в употребительных глаголах — это формы прошедшего времени.

Ударение в прошедшем времени обычно падает на тот же слог, что и в инфинитиве: сидЕть — сидЕла, стонАть — стонАла. прЯтать — прЯтала, начинАть — начинАла. Вместе с тем группа употребительных глаголов (около 300) подчиняется другому правилу: ударение в форме женского рода переходит на окончание, а в остальных формах остаётся на основе. Это глаголы брать. быть, взять, вить, врать, гнать, дать, ждать, жить, звать, лгать, лить, пить, рвать и др. Рекомендуется говорить: жить — жил — жИло — жИли — жилА; ждать — ждал — ждАло — ждАли — ждалА; лить — лил — лИло — лИли — лилА. Так же произносятся и производные глаголы (прожить, забрать, допить, пролить и т. п.).

Исключение составляют слова с приставкой вы-, которая принимает ударение на себя: вЫжить — вЫжила, вЫлить — вЫлила, вЫзвать — вЫзвала.

У глаголов класть, красть, слать, послать ударение в форме женского рода прошедшего времени остаётся на основе: крАла, слАла, послАла, стлАла.

И ещё одна закономерность. Довольно часто в возвратных глаголах (в сравнении с невозвратными) ударение в форме прошедшего времени переходит на окончание: начАться — началсяЯ, началАсь, началОсь, началИсь; принЯться — принялсЯ, принялАсь , принялОсь, принялИсь.

О произношении глагола звонить в спрягаемой форме. Орфоэпические словари последнего времени совершенно обоснованно продолжают рекомендовать ударение на окончании: звонИшь, звонИт, звонИм, звонИте, звонЯт. Эта традиция опирается на классическую литературу (прежде всего поэзию), речевую практику авторитетных носителей языка.

Ударениев некоторых причастиях и деепричастиях

Наиболее частые колебания ударения фиксируются при произношении кратких страдательных причастий.

Если ударение в полной форме находится на суффиксе -ённ- то оно остаётся на нём только в форме мужского рода, в остальных формах переходит на окончание: проведённый — проведён, проведенА, проведенО, проведенЫ; завезённый — завезён, завезенА, завезенО, завезенЫ. Однако носителям языка иногда трудно правильно выбрать место ударения и в полной форме. Говорят: «завеЕзенный» вместо завезённый, «перевЕденный» вместо переведённый и т. д. В таких случаях стоит чаще обращаться к словарю, постепенно отрабатывая правильное произношение.

Несколько замечаний о произношении полных причастий с суффиксом -т-. Если суффиксы неопределённой формы -о-, -ну- имеют на себе ударение, то в причастиях оно перейдёт на один слог вперед: полОть — пОлотый, колОть — кОлотый, согнУть — сОгнутый, завернУть — завёрнутый.

Страдательные причастия от глаголов лить и пить (с суффиксом -т -) отличаются нестабильным ударением. Можно говорить: прОлитый и пролИтый, прОлит и пролИт, пролитА (только!), прОлито и пролИто, прОлиты и пролИты; дОпитый и допИтый, дОпит и допИт, допитА и допИта, дОпито и допИто, дОпиты и допИты.

Деепричастия часто имеют ударение на том же слоге, что и в неопределённой форме соответствующего глагола: вложИв, задАв, залИв, занЯв, запИв, исчЕрпав (НЕЛЬЗЯ: исчерпАв) , начАв, поднЯв, пожИв, полИв, положИв, понЯв, предАв, предпринЯв, прибЫв, принЯв, продАв, проклЯв, пролИв, пронЯв, пропИв, создАв.

Ударение в наречиях в основном следует изучать путём запоминания и обращения к орфоэпическому словарю.

алфавИт, от Альфа и в И та

аэропОрты, неподвижн. ударение на 4-ом слоге

бАнты, неподвижн. ударение на 1-ом слоге

бОроду, вин.п.,только в этой форме ед.ч. ударение на 1-ом слоге

бухгАлтеров, род.п.мн.ч., неподвижн. ударение на 2-ом слоге

вероисповЕдание, от веру исповЕдать

дефИс, из нем.яз., где ударение на 2-ом слоге

диспансЕр, слово пришло из англ. яз. через посредство франц.яз., где удар. всегда на последнем слоге

жалюзИ, из франц. яз., где удар. всегда на последнем слоге

знАчимость, от прил. зн А чимый

Иксы, им.п. мн.ч., неподвижн. ударение

каталОг, в одном ряду со словами диал О г, монол О г, некрол О г т.п.

квартАл, из нем. яз., где ударение на 2-ом слоге

киломЕтр, в одном ряду со словами сантим Е тр, децим Е тр, миллим Е тр…

кОнусы, кОнусов, неподвижн. ударение на 1-ый слог во всех падежах в ед.и мн.ч.

крАны, неподвижн. ударение на 1-ом слоге

кремЕнь, кремнЯ, удар. во всех формах на последнем слоге, как и в слове огОнь

лЕкторы, лЕкторов, см. слово бант(ы)

мЕстностей, род.п.мн.ч., в одном ряду со словоформой п О честей, ч Е люстей…, но новост Е й

мусоропровОд, в одном ряду со словами газопров О д, нефтепров О д, водопров О д

некролОг, см. катал О г

нОвости, новостЕй, но: см. м Е стностей

нОготь, нОгтя, неподвижн. ударение во всех формах ед.ч.

Отрочество, от О трок- подросток

партЕр, из франц. яз., где удар. всегда на последнем слоге

призЫв, в одном ряду со словами поз Ы в, отз Ы в(посла), соз Ы в, но: О тзыв(на публикацию)

сирОты, им.п.мн.ч., ударение во всех формах мн.ч. только на 2-ом слоге

столЯр, в одном яду со словами мал Я р, до Я р, школ Я р …

созЫв, см. приз Ы в

шАрфы, см. б А нты

шофЁр, в одном ряду со словами киоск Ё р, контрол Ё р…

экспЕрт, из франц. яз., где ударение всегда на последнем слоге

вернА, краткое прилаг. ж.р.

красИвее, прил. и нареч. в сравн.ст.

ловкА, краткое прилаг. ж.р.

прозорлИва, краткое прилаг. ж.р., в одном ряду со словами смазл И ва, суетл И ва, болтл И ва. но: прож О рлива

слИвовый, образовано от сл И ва

баловАть, в одном ряду со словами баловАться, избаловАть, разбаловАть…, но:бАловень судьбы

📺 Видео

Мой дядя самых честных правил (отрывок из романа Евгений Онегин), Пушкин А.С.Скачать

Евгений Онегин: самые популярные вопросыСкачать

Как правильно читать «Евгения Онегина»?Скачать

Александр Пушкин - Письмо Татьяны к ОнегинуСкачать

«Евгений Онегин». А.С. Пушкин. Роман в стихах. Главы 1-2. Читает Владимир Антоник. АудиокнигаСкачать

"Евгений Онегин" / Полное краткое содержание и разборСкачать

А.С. Пушкин "Письмо Татьяны к Онегину" | Учи стихи легко | Караоке | Аудио Стихи Слушать ОнлайнСкачать

Письмо Татьяны Онегину - Евгений Онегин (А.С. Пушкин)Скачать

Прощальный ответ Татьяны Онегину (А.С. Пушкин) | HezeriseСкачать

Евгений Онегин. Александр Пушкин. Читает Иннокентий Смоктуновский (1981-82)Скачать

АНАЛИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЯ «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»Скачать

"Евгений Онегин" за 30 секунд |Литература ЕГЭ 2023 #литература #егэ2023 #умскулСкачать

А.С.Пушкин "Евгений Онегин". Читает Иннокентий Смоктуновский (Аудиокнига)Скачать

А.С.Пушкин "Евгений Онегин". Глава первая. Читает С.Юрский (1967)Скачать

10 слов с опасным ударением! Проверьте, знаете ли Вы их? | Русский языкСкачать

А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Письмо Онегина к ТатьянеСкачать